Время, вперед !

А услужливые Лары и Пенаты рассыпали вокруг нее, как букеты, рубчатые формочки для желе, медные кастрюли, утюги, каминные щипцы, мясорубки.

Фома Егорович смотрел на нее и забывал о своей немолодой жене, о своих некрасивых детях, о своей полной лишений и трудов, бродячей, суровой жизни в чужих краях.

Солнце село.

Туча, черная, как деревянный уголь, отодвигалась на восток. Расчистилось небо. Горел бенгальский закат. Его горячим стеклянно-малиновым пламенем были освещены глянцевитые листы журнала.

У ног американца ало блестела черная, уж почти высохшая грязь лужи, вся полопавшаяся на квадратики, как лаковый ремень.

LVIII

Маргулиес подбежал к машине.

– Почему остановка?

– Вода.

– В чем дело?

– Нет воды.

Каждая секунда была на счету. От каждой секунды зависел мировой рекорд. Мировой рекорд висел на волоске.

– Ох, не вытянем!

Работа остановилась. Люди замерли в тех позах, в каких застал их перерыв. Они отдыхали.

Кутайсов кричал в телефон:

– Алло! Водопровод! У телефона начальник аварийного штаба "Комсомольской правды". Почему на шестом участке нет воды? Что? Вода есть? Не закрывали?

Как же, дорогой товарищ, вода есть, когда воды нет? Что? А я тебе говорю, что нет! А кто же знает? Виноват, кто это говорит? Как фамилия? Ну, имей в виду, Николаев, ты будешь персонально отвечать за свои слова. Значит, ты утверждаешь, что вода есть? Добре.

Корнеев, обдирая туфли, карабкался по доскам в тепляк.

Там, на противоположной стороне, работала другая бетономешалка шестого участка, большая стационарная машина "Рансома".

Громадный воздух, пробитый и рассеченный по всем направлениям красными, клубящимися балками заката, мелькал движущимися тенями людей и колес.

С глухим шершавым шумом точильного камня медленно вращался большой барабан. Корнеев поставил к губам ладони рупором:

– Эй! Кто там! На "Рансоме"! У вас идет вода?

Он повернулся и поднес ладонь к уху.

– Идет! Иде-ет!

Слова гулко и медленно перелетали от человека к человеку сквозь громадный воздух тепляка.

– Ийот... ийот... ийот...
– защелкало эхо на высоте восьмиэтажного дома.

Эхо считало стальные балки перекрытий.

– Идет!

Корнеев бросился назад.

– На "Рансоме" вода идет. Водопровод в порядке.

Маргулиес обошел вокруг машины.

– Идет?

– Не идет.

– Что т...такое?

Моторист рвал рычаг вперед и назад. Воды не было. Бежали Ищенко, Мося, Нефедов, Тригер.

– В чем дело? Что случилось?

– Авария на водопроводной?

– Нет.

– Поломка?

– Нет.

Маргулиес сбросил пиджак и засучил рукава. Он взбежал па помост, стал на станину и залез головой в водяной бак.

Он долго и внимательно осматривал его. Он стучал кулаком по водомеру. Он вынул из голенища французский ключ.

Цедя сквозь зубы страшную ругань, он развинчивал и завинчивал гайки, трогал винты, выстукивал клепку, прикидывал ухо к стенкам.

Все было в полном порядке.

Он спустился вниз с помоста и надел пиджак, не счистив с него пыли.

Задрал голову.

– Как это случилось?

Моторист дернул плечами и со свистом плюнул.

– Да никак не случилось. Просто вода шла и вдруг перестала. Прямо как отрубила. Бац - и нет воды!

Он взялся за рычаг и стал его рвать с тупым упрямством: вперед - назад, вперед - назад.

– Давид Львович!
– жалобно проговорил Мося.
– Ну что вы скажете на такое дело? Прямо как назло, прямо как нарочно!

Он хватил кулаком по столбу помоста. Ханумов ломал железными пальцами, крошил щепку на мелкие кусочки и с силой швырял их под ноги.

Маргулиес твердо сдвинул густые брови и, расталкивая локтями людей, побежал, спотыкаясь, в тепляк.

– Что ж они там, - бормотал он, - что же они там делают... этот самый знаменитый аварийный штаб? Взяли на себя водопровод, а воды нет. И никого нет. Кто у них там... Семечкин, кажется?.. Где же Семечкин?

Он остановился и закричал громовым голосом:

– Семечкин! Где Семечкин? Кто видел Семечкина? Семечкин!

Он побежал в другую сторону.

– Ну? В чем дело? Что за паника?
– сказал густой неодобрительный басок Семечкина.

Маргулиес остановился. Голос Семечкина исходил откуда-то из-под пола. Маргулиес посмотрел вниз.

Здесь пол тепляка был разобран. Зияла квадратная дыра. Из нее, как из театрального трапа, в черных очках медленно, с отдышкой, поднималась фигура Семечкина с парусиновым портфелем под мышкой.

Его нос был испачкан суриком.

– В чем дело?

– Ты - на водопроводе?

– Я.

– Вода!

Семечкин вылез из трапа, аккуратно обчистил галифе на коленях и, солидно покашляв, сказал:

– Все в порядке. Уже.

– Что?

– Уже ставят. Я распорядился.

– Ставят? Что ставят?

– Счетчик.

– Какой счетчик?

Семечкин размашисто и несколько покровительственно похлопал Маргулиеса по плечу.

– Эх вы, производственнички! Мировые рекорды бьете, а хозрасчет забываете. Ну, ничего, хозяин, не дрейфь. Я распорядился.

Маргулиес смотрел на него в упор неподвижно суженными глазами. Его лицо было твердо и угловато, как камень.

– Что ты распорядился?
– с расстановкой и с ударением на каждом слове произнес он.
– Что ты распорядился?

Семечкин небрежно пожал плечами.

– Распорядился поставить счетчик. Через полтора часа будет уже работать. Какой же иначе хозрасчет?

– Это ты приказал развинтить трубы и закрыть воду?

Маргулиес был страшен.

– Ну, допустим. Проверка рублем, - авторитетным баском заметил Семечкин.

– Немедленно... слышишь? Немедленно...

Маргулиес задыхался.

– Немедленно свинтить трубы и дать воду!
– закричал он пронзительно и визгливо.

Семечкин побледнел. Губы его дрогнули.