Время, вперед !
Шрифт:
– Сколько, Давид Львович? Сколько?
– Я сказал - максимум пятьдесят замесов в час,- спокойно повторил Маргулиес.
– Вы что, Давид Львович, смеетесь? Сколько же это получается в смену?
Мося стал быстро множить в уме: "Пятью восемь - сорок, нуль пишу, четыре замечаю..." Он посмотрел на Маргулиеса, как на сумасшедшего.
– Четыреста замесов в смену? Мы - четыреста двадцать девять, а Ханумову - четыреста?
Он засмеялся негромким, оскорбительным, блеющим смешком.
– Триста шестьдесят, максимум четыреста.
Маргулиес опять зевнул во
Налбандов взял бороду в кулак и, остро щурясь, целился сбоку в Маргулиеса.
– Максимум четыреста?
– переспросил Мося.
– Максимум четыреста, - подтвердил Маргулиес.
– Давид Львович!
– Иди, иди.
Маргулиес пошарил в кармане, но цукатов уже не было.
– Иди, не задерживай Ханумова.
Мося потоптался на месте.
– Ладно!
Он пошел к двери, взялся за скобку, но тотчас возвратился назад, стал в угол. Он облокотился о доски и стал ковырять пальцем каплю смолы.
Снаружи гремела музыка. Парадные такты марша тупо толкали стекла. Стекла дребезжали.
Маргулиес строго и вопросительно посмотрел на Мосю.
– Ну?
– Что хотите, Давид Львович, а я не пойду.
Маргулиес высоко поднял брови.
– Давид Львович, - жалобно сказал Мося, - только не я. Идите сами, Давид Львович, разговаривать с Ханумовым. А я не пойду. Они меня убьют.
– Что?
– Они меня убьют! Честное слово! Вы что - не знаете Ханумова? Смотрите, что там делается. Целая буза. У них встречный - пятьсот, и ни одного замеса меньше. Я не пойду. Меньше, чем на пятьсот, Ханумов не согласен.
Мося сел на пол и подвернул под себя ноги.
– Хоть что хотите. Идите сами.
– Пусть они про пятьсот замесов пока забудут, - холодно сказал Маргулиес.
– Максимум - четыреста. Ни одного замеса больше.
– Идите сами!
Маргулиес не успел встать.
Мося быстро вскочил на ноги. Он опередил Маргулиеса.
– Сидите!
– сердито закричал он.
– Сидите! Я сам.
Мося решительно вышел из конторы, но через минуту влетел, задыхаясь, обратно и захлопнул за собой дверь.
За окнами слышались возбужденные крики и свист.
– Уй! Что там делается! Я только открыл рот про четыреста...
Мося сел в угол. Он был бледен.
– Идите сами, Давид Львович!
– закричал он с отчаянием.
– Идите сами! Они меня не слушают. Идите сами!
Маргулиес встал и вышел из конторы, хлопнув щеколдой.
Он остановился на пороге.
LXI
Толпа расступилась.
Он, не торопясь, пошел по направлению к машине. Ханумов стоял посредине настила, расставив короткие кривые ноги, и смотрел не мигая ему в глаза. Маргулиес вплотную подошел к Ханумову.
– Что же вы не начинаете?
– сказал он обыкновенным тоном, подавая бригадиру руку.
– Ноль часов пятнадцать минут. Времечко, хозяин, времечко.
Ханумов не спускал с него суженных, остановившихся глаз. При зеркально-гелиотроповом свете прожекторов его лицо казалось совершенно белым.
– Что там Мося треплется насчет нашей нормы, хозяин, - сказал он неузнаваемо
тихим и сиплым голосом, - объясни, пожалуйста, будь добр! Какая норма?Бригада обступила их молча.
– Норма от сорока до сорока пяти в час. Не больше четырехсот замесов в смену.
Глаза Ханумова стали еще напряженнее и уже.
– Костя - четыреста двадцать девять, мировой рекорд, а я после Кости четыреста?
– Больше пока невозможно.
– Давид Львович, ты, наверное, смеешься?
– Вот чудак! Ты чудак человек, Ханумов.
– Маргулиес близко заглянул ему в глаза нежными, близорукими глазами.
– Больше четырехсот никак нельзя. Надо сначала проверить качество. Через семь дней раздавим кубики, посмотрим прочность, тогда - пожалуйста, хоть восемьсот... если качество позволит... Понятно?
– Косте можно, а мне нельзя?
– с тупым упорством сказал Ханумов.
– Подожди.
– Давид Львович, пятьсот?
– Невозможно.
Ханумов хорошо знал Маргулиеса. Он понимал, что спорить бесполезно. И все же он упрямо повторил:
– Пятьсот.
– Нет.
Бригадир растерянно оглянулся по сторонам. Со всех сторон смотрели напряженные лица, неподвижные, ждущие глаза.
Подходили: Корнеев, Мося, Налбандов.
Ханумов искательно улыбнулся.
– Четыреста пятьдесят... хозяин?
Маргулиес замотал головой.
– Времечко, времечко...
– Четыреста пятьдесят?..
– Брось торговаться, Ханумов. Мы не на базаре. Задерживаешь работу. Времечко.
У Ханумова надулась шея.
– Пятьсот!
– закричал он изо всех сил.
– Тогда пятьсот - и ни одного замеса меньше. Пятьсот!
Он дрожал от бешенства и упорства.
– Не выйдет.
– Ты что... Ты что...
– с трудом переводя дух, проговорил Ханумов.
– Ты что, Давид Львович... Душу из меня хочешь вынуть? Хочешь меня осрамить перед людьми? Насмешку из меня сделать? Давид Львович! Ты ж меня знаешь... Ты меня знаешь, я тебя знаю. Мы ж с тобой вместе плотину клали. Вместе руки и ноги морозили...
Налбандов стоял, заложив руки за спину, упираясь задом в палку. Он насмешливо и внимательно щурился.
Маргулиес резко мотнул головой.
– Товарищи! Ребята!
– закричал Ханумов с надрывом, весь подергиваясь. Бетонщики первой непобедимой! Вы видите, что над нами делают?
Бригада угрюмо молчала.
– Давид Львович! Товарищ начальник участка! Маргулиес! Будь человеком. Будь настоящим человеком. Пятьсот!
– Не валяй дурака, Ханумов, - с досадой заметил Маргулиес.
– Не выйдет дело. Начинай смену.
– Не выйдет? Не выйдет?.. Тогда...
Ханумову трудно было говорить. Он рвал на себе ворот рубахи.
– Тогда... я тебе скажу... Тогда... Давид Львович... Не мучь меня... Знаешь... Я тебе скажу... Ко всем чертям... К свиньям! К собакам! К собачьим свиньям!.. Вот!
Ханумов судорожно полез в карман, запутался в подкладке и вместе с подкладкой вырвал портсигар.
Бледный, трясущийся, он бросил его на доски настила.
– Вот... Гравированный и серебряный портсигар за плотину... Восемьдесят четвертой пробы... Бери... Не нужно...