Время Женщин
Шрифт:
«И лагерь, значит?» – переспрашиваю.
А сама думаю: ох, и дура ты, Евдокия. И язык твой поганый – нашла, где рот разевать... Это ж приноравливаются они... А про болезнь узнают – вовсе не отобьешься...
Перекрестилась мысленно и говорю: «Правда ваша, Зоя Ивановна. Где уж нам уму-разуму выучить... Поговорю с Антониной, только пусть уж поправится сперва. Женщина она рассудительная: к хорошему всегда прислушивается. К доброму делу чего ж не склониться?..»
Тут она обрадовалась, под локоть меня подхватывает. «Пойдемте, – зовет, – в бухгалтерию – с деньгами все оформим. Главное-то, –
«Да дома, – напугалась, – оставила. Не сообразила както». – «Ну ладно, – соглашается. – Тогда другой раз выпишем. А сейчас из месткомовских выделю. К завтрашнему дню и оформлю».
Назад иду, а глазам черно. И не помню, как добрела до дома. Полежала, в кухню выхожу. Все как есть рассказала: про операцию, и про лагерь с детсадом, и про этого... Жениха. «Так что, – заключаю, – надеяться не на что. Теперь уж только на чудо. Вот и молитесь, – говорю. – К мне Господь не прислушивается. Может, хоть к вам снизойдет».
«Так я, – Гликерия оправдывается, – уж и так всякую ночь...»
Ариадна с места встала. Сама белая: «Вот же оно – чудо. Господь сам нам указывает...»
Глянула на нее: «Чего, блаженная, городишь! Совсем умом повредилась? Язык твой без костей».
«Николая-то чем пугали? Не женится – никогда комнату не получит. Они ведь что думают: от ребенка она избавилась. А про болезнь и не знают...»
«Ну?» – Гликерия стоит, моргает.
«Так выхода ж у него другого нету, если хочет комнату получить. Одна ему дорога – на Антонине жениться. А как женится...»
«Так, – кулаки сжала. – Дальше-то понятно. Давай-ка другое думай. А упрется? Не знаю, мол, откуда ребенок...»
«А мы, – Гликерия туда же, – свидетели. Приходил, мол. Оставался на цельную ночь».
Подумала-подумала.
«Нет, – говорю. – Не выйдет у нас. Как глянет на нее – догадается. Она ведь какая стала... Краше в гроб кладут».
«Так пусть себе и догадывается, – Гликерия ободрилась, на Ариадну глядит. – Ему же и лучше». – «Правильно, – Ариадна кивает. – Тем более ему выгодно. Умрет – целиком комната достанется». – «Как это, – изумляюсь. – А Софья? Она-то, слава богу, прописанная». – «Ну какая разница? Жить-то ведь с нами будет. Не с ним».
«Ох, – решиться не могу, – а докопаются? Операциято – другая?» – «А мы, – Гликерия и тут не растерялась, – справку им не покажем». – «А деньги? Ни копейки без справки не выпишут». – «Ну что ж, – Ариадна спину выпрямила, – значит, как-нибудь без денег»...
Евдокия в окошко перекрестилась.
– Чудо, говоришь?.. Да-а, умная ты... Видать, не зря учили в гимназиях. Я бы не дошла...
– И правда, – Гликерия шепчет, – чудо лицезреем...Сподобил Господь перед смертью.
Ариадна голову опустила, печалится.
– Обманывать придется... Грех на душу берем.
– А нам, – Евдокия отвечает, – выбирать не из чего. Какое чудо дадено – на том и спасибо. Почитай, соломинка протянутая. Наше дело – хвататься. Лишь бы вышло у нас. Хоть эту спасти... А грех – пусть на меня ляжет. Так и так душа погублена. Детьми моими.
Глаза открыла. Темно вокруг. Не поймешь: не то ночь, не то вечер... Все
во мне перепуталось. И не различаю.Евдокия заглядывает. «Не спишь?» – зовет. – «Тошно мне, Евдокия Тимофевна». – «Ох... – Одеяло сдвинула. – На все Божий промысел. И на тоску, и на печаль...»
На краешек села. «Разговор у меня к тебе. Уж и не знаю, с чего начать».
«Да разве ж, – говорю, – не понимаю... Трудно вам одним. И постирать, и сготовить, и по магазинам. Я уж подняться стараюсь, да слабая. Прямо все ходуном. Вы уж, – прошу, – потерпите маленько».
А она глаза вытерла и отвечает: «Бог с тобой... Кто ж тебя попрекает? Я о другом. В жизни ведь всяко может быть... Взять операции эти... Хорошо, если удачно, а случись чего, дочерь-то твоя – одна. Ни бабки родной, ни хоть отчима – перед законом...» – «Что-то не пойму», – отвечаю. «Так, – в пол смотрит, – замуж бы тебе. Вот хоть за этого, за Николая. И Зоя твоя советует. Говорит, квартиру дадут...»
«Хоро-ошая, – головой качаю, – из меня невеста... С тряпками этими подкладными. И смех и грех...» – «Я ей про дело, – рассердилась, – а она вона про что... Вторая Гликерия прямо... Господи, прости!»
«И когда ж, – голову к стене отворачиваю, – запланировали?» – «А чем скорей, тем лучше. Чего тянуть? Вон и Зоя твоя торопит». – «Да не о себе я. Николаю-то как объяснять? И не объяснишь, поди... Про немочи эти».
А сама думаю: на коленях перед ним ползала, молила о дочери... Как жить-то с этим будем, если оба помним.
«А уж это, – обещает, – на себя возьмем. Растолкуем как-нибудь. А нет – Соломона призовем: объяснит». – «Устала я. – В стену отвернулась. – Делайте, как знаете»...
Евдокия из комнаты вышла – дверь за собой притворила. Другие на кухне ждут.
– Ну как? – Ариадна замирает. – Поговорила?
– Поговорила. Только сил моих нету, чтобы всю правду ей раскрыть. Язык не повернулся. Только и сумела, что про эту женитьбу.
– А она?
– Согласная вроде.
– Ну, – Гликерия вздыхает, – и слава богу. И пусть поболеет в спокое... Шоколаду-то снова не купили. Ох, просила...
– Да какой, – Евдокия изворачивается, – больным шоколад... Кашу едва принимает. И Соломон не велел.
– Когда это? – Ариадна удивляется. – Что-то я не припомню такого...
– А как же? Сам сказал: диетическое питание.
– Ну так, – Гликерия говорит, – вон он и есть – шоколад.
– Дава-ай! – руки в боки уперла. – Вали-и на него как на мертвого. И тут Соломон, и там Соломон – яко ангел вездесущий. Без Соломона шагу не ступишь. Так и кланяешься в его сторону...
– Шоколад, – Гликерия на Ариадну поглядывает, – и сил прибавляет. Вон в войну-то – американцы... Плитки толстые, хрусткие...
– Все-е, – рукой отмахнулась, – теперь-то не собьешь тебя... Не про мужиков, так про еду хоть порадоваться... А шоколад этот – от бесов.
– Да какие бесы! Шоколад-то и в пост можно...
– А это, – отвечает, – тем, у кого что ни день, то мясо. А другим, вроде нас, и рыба – разговение.
– Болящим, – Ариадна выступает, – ни мяса, ни рыбы не возбраняется.
– Тьфу, – с места встала. – Христос-то и от хлебов отрекся... А! Делайте по-своему. Хоть все зараз спустите – и зубы на полку.