Время золотое

Чегоданов молчал, завороженный. Казалось, он прислушивается, как стучит в нем новое сердце, как дышит его преображенная плоть, как радостно трепещут его помолодевшие мускулы.

– Я раздавлю оранжевую гадину! Я подпалю шерсть на ее оранжевом загривке! Это чудище превратится в оранжевого зверька, и я помещу его в зоопарк, в отдел грызунов! Градобойная машина разобьется в щепки о Кремлевскую стену! Они думают, что я сплю, но я проснулся! Я бодрствую, я верю, и победа будет за мной!

Эти слова Чегоданов произнес с веселой злостью, с жестокой уверенностью и властной непреклонностью. И Бекетов возликовал. Колокол зазвенел певучим и грозным рокотом. Крылатая машина взмыла, оставляя в небе пылающий след. Преображение Чегоданова состоялось.

– Мы победим на выборах, и навстречу их ядовитому пожару направим свой встречный пал, свой священный огонь. Навстречу их шутовской революции с бубенцами и воздушными шариками мы направим могучую революцию Русского Развития. Мы оживим оборонные заводы и станем строить самые лучшие в мире самолеты и танки, самые совершенные и неуязвимые ракеты. Мы снова наводним Мировой океан нашими кораблями, а ближний и дальний Космос засеем лабораториями и орбитальными группировками. Мы возродим великие научные центры и культурные школы. Построим великолепные города на месте сгнивших поселков. Всколосим на полях невиданные урожаи. Мы начнем огромную работу, чтобы каждый нашел в ней свое творческое место, и в этом Общем Деле снова ощутим свое единство и нерасторжимость. Мы обратимся к народам Евразии, тоскующим по былому единству и процветанию, и станем строить наш великолепный братский союз, сочетая пространства, народы, культуры в симфоническое единство. В нашу жизнь, в наше государственное устройство, в наши университеты, гарнизоны и семьи мы привнесем Христовы заповеди, райские смыслы, Божественную справедливость, и Россия среди гибнущего заблудшего мира снова станет светочем и надеждой народов. И это сделаю я, Чегоданов!

Бекетов внимал словам этой тронной речи. Нет, не напрасны были его упования, его великие труды и проповеди. Пробуждение Чегоданова состоялось. Рождение лидера совершилось.

Чегоданов обнял Бекетова на прощание, и эти объятия показались Бекетову железными. И он подумал, что у России наконец появился несгибаемый лидер.

Часть вторая

ГЛАВА 24

Урал встретил Бекетова трескучими морозами, заснеженными сосняками, угрюмыми городами, в которых люди были заняты вековечным делом – плавили руду, лили металл, строили тяжеловесные машины. Терпели, роптали, продолжая свинчивать болтами и гайками Европу и Азию, притягивать стальными канатами казахстанские степи, приваривать кромку Ледовитого океана. Бекетову казалось, он чувствует, как хрустит от напряжения древний гранит, туманится жерло Ганиной ямы, благоухают иконы в храме на Крови.

Урал – таинственное место в России, где топор дважды рубил древо русской истории. Умер «белый» православный монарх, унеся в земную щель свое «белое» царство. Родился уральский демон, кинувший на плаху великое «красное» царство, разбросавший по просторам Евразии его четвертованное тело.

Бекетов смотрел на запорошенные снегом гранитные лбы, и наклонная башня Невьянска казалась издали легким пером, упавшим из хвоста серебряной птицы.

Нижний Тагил выглядел неостывшим слитком. В угарной дымке, с железными облаками и громадными трубами, он изрыгал сизый пепел, в котором переливалось и меркло большое красное солнце. Уралвагонзавод предстал нескончаемой чередой корпусов, сгустками окаменелого дыма, лязгом стальных путей, проблеском высоковольтных линий. И внезапно из этих утомленных нагромождений, из дымных клубов, из тусклых отблесков сварки вылетал танк. Упругий, звенящий, сиял, как стекло, в ликующем блеске морозного солнца. Рвался в даль снегов, качал пушкой, сверкал гусеницами, оставляя ребристый след, гаснущие трели и рокоты.

У заводской проходной с изображениями советских орденов Бекетова встретил директор. Провел сквозь электронные турникеты, мимо вооруженной охраны.

– С прибытием на Урал, Андрей Алексеевич, – приветствовал Бекетова директор. Он был в черном пальто с соболиным воротником, без шапки, с короткими пепельными волосами. Его крупное лицо состояло из плоскостей, квадратов и ромбов, как на портретах кубистов. Было того же цвета, что и закопченный кирпич корпусов, тусклый металлический дым, посыпанный окалиной снег. Он был сотворен из тех же материалов, что и вверенный ему завод. Был странным подобием танка с его ребристой броней. – Предлагаю посмотреть производство, а потом соберем у меня в кабинете руководство завода, и вы сделаете свое сообщение.

– Можно будет прокатиться на танке? – шутливо спросил Бекетов.

– Почему бы и нет. Танкодром рядом с заводом.

Из раскаленного морозного света с мерцающей солнечной пылью они шагнули в дверь, которая сомкнулась за ними с легким хлопком. Оказались в теплом смуглом пространстве, где пахло металлом, краской, озоном электросварки, сладковатыми лаками, бензином. И чем-то еще, угрюмым, могучим и вечным. Так пахнут вулканы, окутанные железным туманом. Так пахнут прибрежные скалы, в которые бьет вековечная морская волна. «Должно быть, – подумал Бекетов, – именно так пахнет государство».

Цех был огромный, уходящий в дымную даль. Двигались темные глыбы, скользили лучи, бегали едкие огоньки. И глухо ухало, тяжко звенело, словно расхаживали невидимые великаны.

Бекетов шел вдоль конвейерной линии, жадно наблюдая, как из бесформенных масс, бенгальских огней, мускульных усилий людей рождается танк.

Корпус, напоминающий железную пустую коробку. Полости, пазы, дыры будущих люков. Голова рабочего выглядывает из проема, словно человек замурован в стальную темницу. Другой рабочий, по пояс в люке, похож на кентавра с тяжелым туловом, готовый скакать с металлическим лязгом. Третий рабочий вонзает электрод в бортовину, чертит огненный иероглиф, будто ставит тавро на дышащий шершавый бок.

В корпус вживляют детали – литые катки, сверкающие драгоценные втулки. Натягивают зубчатые гусеницы. Увеличивают сложность корпуса, готовят к будущей кромешной работе. Взрывы, горящая броня, растерзанные танкисты – это все впереди.

Рабочий воздел руки, словно взывает к Богу. И из неба спускается к нему могучий танковый двигатель. Погружается на цепях в темное чрево, светит оттуда грозно и тускло. А над ним колдуют, словно в разъятую грудь пересаживают сердце. Вживляют, окропляют «живой» и «мертвой» водой.

Башня с пушкой плывет над конвейером – громадная стальная коврига, могучий железный хобот. Рабочий пританцовывает на корпусе, манит башню к себе. Громада опускается, бесшумно, мягко, прилипает к корпусу, и танк мгновенно обретает свою устрашающую мощь, чудовищную устремленность. Пушка литая, с липким отсветом смазки, с черным жерлом, из которого дунет рыжее пламя, умчится снаряд, поднимая до неба гору земли и дыма.

В башне монтажники прокладывают жгуты, устанавливают гироскопы, драгоценные стекла прицелов, антенны, радары. Насыщают стальной купол изящной и хрупкой оптикой, излучателями. Соединяют танк с Космосом, с командными пунктами, со всей ревущей стальной армадой, несущейся среди взрывов. Луч прицела находит незримую цель, наводит ракету, превращая вражеский танк в груду горящей брони. Другой молниеносный луч ловит в небесах самолет, срезает ракетой пикирующий штурмовик. Тяжеловесный и грузный танк наделяется множеством глаз, хрупкой нервной системой, которая преображает махину в чуткое существо, перелетающее овраги и ямы, бьющее влет врага.

Танк наращивает плоть, набухает мускулами. Бегают огненные змейки сварки, стекают с башни золотые ручьи. В глазницах блестят стеклянные призмы, телевизионные трубки, зрачки дальномеров. На танк навьючивают бруски активной брони. Башня становится клетчатой, как черепаха. При подлете чужого снаряда активная броня взрывается и встречный взрыв гасит убойную силу. Танк снаряжают для боя, – он мчится, окружая себя дымовой завесой, затмевая прицелы врага. Окутывается непроницаемой пылью, в которой сгорает чужая ракета. Громадный, грохочущий, как стальной водопад, гибкий, танцующий, как балерина, танк блещет пламенем. Крутит башней. Огрызается огнем пулеметов. Громит снарядами опорные пункты противника. Утюжит гусеницами доты. Вонзает ракеты в подземные бункеры.

Последние касания рук, похожие на крестные знамения. Механик-водитель погружается в люк. Взыграл, взревел двигатель. Танк, в трепете, в дрожи, сошел с конвейера. Открылись ворота цеха – солнце, белизна, волнистая даль танкодрома. Машина, ликуя, вся в стеклянном блеске, в голубых дымах, рванулась на волю и пошла, качая пушкой. Убивать, умирать, побеждать, в грозный распахнутый мир, навстречу великим опасностям.

Бекетов провожал глазами машину, молился о ней, как о родном существе. Танк Т-90М, лучший в мире, шедевр Уралвагонзавода.