Всадник без бороды(Юмористическая повесть)

Байбише и пастух со страхом глядели на него.

— Ты… ты… отродье шайтана! — наконец повернулся бай к жене и сжал кулаки. — Ты думала все время о белом баране… Из-за тебя беда пришла!

— Ой-ой-ой! — заголосила байбише, хотя Шик-Бермес не успел ее еще и пальцем тронуть. — Пропали наши десять монет! Ой-ой-ой!..

И она резво, как молодая девушка, юркнула во мрак юрты — подальше от гневных кулаков.

Рассчитала байбише правильно: Шик-Бермес не стал ее преследовать, а побежал к загону.

Предсказания бахсы сбылись — «волшебный баран» поработал на славу: он честно пытался разделить на две части каждую овцу, к которой прикасался зубами. Иногда это ему удавалось, иногда нет. Но загон был усеян телами байских овец, а вошедший в азарт волк продолжал резать их налево и направо.

Первая мысль, которая пришла в голову жадному баю, была не об убытках, нанесенных «волшебным бараном», а о том, что мясо овец придется отдать аульной бедноте. Куда ж его девать в такую жару? Самому все не съесть, если даже созвать всех сородичей на угощенье!

— Бейте его! — крикнул бай.

И пастухи, которые с трудом сдерживали овчарок, спустили их.

— Байское добро, — сказал пастух табунщикам, — а жалко! Ну, пошли и мы!

Перескочив через дувал, ограждающий загон, пастухи и табунщики, размахивая дубинками-шокпарами и камчами, побежали к волку.

Там уже метался клубок собачьих тел. Через несколько мгновений с волком было покончено. Собак отогнали.

Шик-Бермес, вслед за пастухами вбежавший в загон, выхватил у кого-то из рук камчу и начал хлестать мертвого волка. Потом замер, словно озаренный какой-то мыслью, и побежал к аулу.

Вертя в руке камчу и подобрав халат, Шик-Бермес мчался к гостевой юрте.

Откинув закрывавший вход войлок, он ворвался туда, ощупью отыскал в дальнем углу спящего и начал его хлестать камчой, приговаривая:

— Злой дух… баран… десять монет… шайтан тебе брат… вот тебе за овец… вот тебе за колдовство… отдай золото, шайтан… убью…

Выскочила из большой юрты байбише, подбежала к гостевой. Открыв входной войлок, она впустила в юрту свет луны. Лунная тропка пролегла от входа до места, на котором спал бахсы.

Камча в руке Шик-Бермеса замерла: на кошме лежал не маленький, сухонький старичок, а кто-то толстый, опоясанный арканом, с распухшим от ударов плетки лицом.

— Шайтан, шайтан, шайтан… — зашептал бай, делая шаг назад.

— Бу-бу-бу, — бормотал связанный толстяк, и из его рта лезла клочьями верблюжья шерсть.

Еще мгновение, и Шик-Бермес выскочил бы в испуге из юрты, но тут вошла байбише и узнала родственника.

Причитая и вопя от страха, как бы самой не попало от мужа, байбише начала развязывать толстяка, а Шик-Бермес вытащил у него изо рта клок шерсти.

Развязанный толстяк сперва только стонал и говорить не мог. Байбише развела огонь в очаге, принесла кумыс.

— Что с тобой? — устало спросил Шик-Бермес толстяка. — Такой ночи никогда не было в нашем роду. Бахсы, волк, деньги пропали… Овцы… Тебя выпорол… За что аллах покарал меня? Кажется, уж хуже и не бывает…

— Бывает, — заговорил наконец толстяк.

И он произнес три слова, которые сразу заставили покрыться холодным потом страха бая и его жену.

Он сказал:

— Бахсы — это Алдар-Косе!

Шея Шик-Бермеса стала раздуваться от гнева, как шея кобры, когда змея видит врага.

Жена бая завизжала, словно собака, укушенная скорпионом.

— Да, это был проклятый Алдар-Косе, я видел его без бороды, — продолжал родственник, заглатывая кумыс. — Он бродил ночью вокруг моей юрты… Не знаю, что ему там было нужно. Я вступил с ним в драку, но ему помогают злые духи — они все вместе связали меня и перенесли сюда… по небу…

— А почему у тебя был рот забит шерстью? — спросил Шик-Бермес.

— Я бился, как барс! Я кусал злых духов, — бойко ответил толстяк.

— А сам Алдар-Косе? — спросила байбише. — Куда он делся? Улетел?

— Нет, уехал на своем проклятом верблюде, — ответил родственник.

— Седлай коней, — приказал Шик-Бермес. — Ты поедешь вместе со мной к Аблаю.

Когда родственник ушел, Шик-Бермес сказал жене:

— Нужно предупредить Аблай-бая, что Алдар-Косе ездит по степи с бородой, что у него есть кобыз и он выдает себя за бахсы.

— Э-э, как кормят у Аблай-бая, — мечтательно произнесла байбише. — Можно есть целый день, если захочешь!.. О-о, где наши десять монет?

…Утром, когда жители аула разносили из овечьего загона по юртам мясо, они увидели всадников — Шик-Бермеса и его родственников, скачущих в степь.

Глава пятая МРАЧНЫЙ КАРАВАН

Кто не сажал дерева,

тому не лежать в тени.

Казахская пословица

Легконогий Желмая бежал всю ночь и утро, а ближе к полудню, когда земля в степи начала накаляться под лучами палящего солнца, заметно замедлил шаг.

Когда начался восход солнца, Алдар-Косе сменил шапку на чалму. Человек в чалме уже не простой человек, а ходжа, то есть паломник, совершивший ходж — путешествие к могиле пророка Магомета. Любой ходжа почитался правоверным за свое религиозное рвение, и Алдар-Косе надеялся, что в чалме ему будет легче обмануть преследователей.

Седая борода, которую Алдар-Косе считал обязательной принадлежностью чалмы, была до поры до времени засунута под седло и во время езды вилась по воздуху, словно от верблюда шел дымок.

Алдар-Косе зорко осматривал степь, и стоило показаться какой-нибудь подозрительной точке, как он тотчас же прилаживал бороду и оттенял жженым корешком морщины на лице.

— Пусть путники видят, что ты везешь почтенного старца, — говорил Желмае Алдар-Косе, — и тебе будет больше почета. Тебя даже могут накормить лишний раз. Э-э, жалко, что на тебя тоже нельзя надеть чалму! Ты был бы великолепный верблюд-ходжа!

Кобыз еще ночью был бережно убран в мешок, и теперь едва ли кто-нибудь мог бы узнать в уважаемом, убеленном сединами аксакале-ходже недавнего бахсы.