Все, что шевелится

– Так приведите мне любимого дядю Сотона, я его расцелую.

ГЛАВА 11 Ложный хан, Минусинская котловина

Единожды солгавши, кто тебе поверит?

Солженицын

Сотон, услышав страшный приказ, понял сразу: вот теперь-то и пришли кранты. Ползком докрался до конюшни, попытался украсть золотого коня, получил от него в лоб и двинулся осмотреть светлую верблюдицу, шатаясь от опасений – вот-вот нагрянут ханские нукеры да как скажут:

– Ну-у-ка, сука!

Поскорей сел на верблюдицу (она не лягалась) и поскакал на запад. Спрашивается: почему не взял своего коня, а позарился на верблюдицу? Захотелось ему чужого хотя бы из-за того, что не своё; на хромого коня позарился из-за невиданной резвости и необычного золотого цвета, но раз уж скакун оказался недоступен из-за нечеловеческой злобы, то решил остановиться на верблюдице – вот и все причины. Горбатых вьючных он в бою никогда не видал (на верблюдах не воюют) и почему-то полагал великими скакунами. Как же он ошибся! Двигаются эти твари со скоростью пешехода, и никакими силами небесными или карами земными невозможно заставить их пуститься в аллюр. А вот тяжесть они могут нести великую. Сотон захватил с собой немало добра – два огромнейших тюка, и верблюдица несла груз, не говоря худого слова.

Насмешники-лешие окрестили его побег «драп нахт куда не весть». Успели нахвататься чужих слов со времён Великой битвы на сибирских просторах.

Местность была гористая, таёжная и безлюдная. Сотон двигался по распадкам, на вершины не лез, иногда прокладывал путь прямо по руслу мелководных речушек или широких ручьёв, не споря сам с собой, ручей это либо речка. Изредка он набредал на лесные дачи леших, там пополнял бурдюк хмельным зельем из бражных ям и двигался дальше, пока хозяин не вернулся и своего верного друга-медведя на грабителя не напустил. Душа у него кипела от неправедного гнева на племянника, вернувшегося так невовремя и отнявшего у бывшего подсотника по праву принадлежащее ханство. И разум возмущённый кипел в жажде мести. [10]

10

«Кипит наш разум возмущённый…» – строка из коммунистического гимна «Интернационал». (ред.)

Наберу войско, мечтал он, лёжа под звёздным небом в меховом спальном мешке, вернусь взад и отомщу сопляку. Будет знать, как обижать любимого дядю, который ночей не спал, о всеобщем благе думал: как ханом стать, как нукеров развести, как установить твёрдую власть, чтобы все трудились усердно, а пререканий не было.

Лето кончилось, ночи становились всё холодней, и Сотон понимал, что если до зимы не выберется к людям, то пропадёт. Однажды светлейшим утром накроет его белое покрывало, знак траура, охолодит члены. Мороз высосет горячую кровь и наградит сном таким же холодным, как белый пух, именуемый снегом, и не будет в том сне ни вкусной пищи, ни веселящего пития, ни сладчайших женщин, а будет один покой – ни страстей, ни желаний, полное безразличие и великая скука, когда даже зевать лень и пальцем пошевелить невозможно. Поэтому он гнал и гнал верблюдицу по горным тропам и таёжным низинам, не боясь сбиться с направления, потому что нет ничего проще, чем двигаться на закат. И горы в конце концов расступились, сменясь холмами и степью. А ещё через пару дней Сотон наткнулся на людей, пасущих стадо лошадей. В старике с покалеченной рукой хан без ханства определил ветерана. Двое других, мужчины в соку, – бывшие пацаны из обозов, не успевшие помахать мечами либо топорами ни в крупных сражениях, ни в мелких стычках.

– Здравствуй, – просто сказали они. – Ты кто?

– Я – хан Сотон.

– Что-то не похож, – сказал старик, критически осмотрев гостя.

– Да я, если хочешь знать, – принялся врать Сотон, надеясь, что разоблачить его некому, – возглавлял заслонный полк правой руки!

– Это ты пацанам ври, – рассудительно сказал ветеран, – вроде этих. – Он кивнул в сторону молодых пастухов. – Вон Салата и Улая, которые крови не нюхали, а в обозе с бабками и мамками катили. Полковник он! Заслонного полка!

– Да, полковник!

– А что же ваш полк в битве на реке Большая Вода не сражался?

– Заблукали мы. Рвались в битву, а выбраться не смогли. Лесовики нас заблудили!

– Вот в это – верю. Они нас в первые-то годы частенько блукали, то тропкой прикинутся, то деревом приметным. Пока разобрались, как морок снять… А насчёт полковника ты подзагнул.

– Нет, я – полковник Сотон!

– Заслонного полка правой руки?

– Именно правой.

– Заслонным полком командовал полковник Чона, нечего мне заливать. Я его хорошо знал, потому что я, Челчюш, был стратегом ударного полка Макыша центральной армии. И в Главной ставке не раз бывал, когда туда все полковники со своими стратегами собирались. А ты небось кашеваром служил, вон брюхо какое толстое.

Сотона будто ужалили. Первый встречный расколол его легенду, которую он собирался на уши вешать в ближайшем от Мундарги ханстве. О существовании ханства знал от вещуна Нохоя, которого сам и спровадил в нижний мир. А легенду эту продумал за те шестьдесят пять дней, когда добирался от Тункинской до Минусинской котловины. Думал, приеду и докажу, что я – истинный глава заслонного полка. Меня послушают – хан хану глаз не вырвет! [11] – и дадут войско. Я поведу бойцов и завоюю то, что мне положено, захвачу власть в Юртауне. Провалилась моя затея! И всё из-за дурацкого невезения. Надо же было угодить не на сапожника, не на котлового, не на фуражира или простого мечника, нет – судьба вынесла прямо на стратега, да ещё и ударного полка центральной армии! Кабы ещё арьергардной армии, с которой полк заслона редко сталкивался, досадовал Сотон.

11

«Ворон ворону глаза не выклюет» – старинная русская пословица. (ред.)

Но надо было что-то отвечать, Челчюш смотрел вызывающе.

– Я был подсотником разведки. Меня ты не мог видеть, потому как мы на такие встречи, где полковники да командармы собирались, не вхожи были. Мы всё больше в гуще врага находились, жизнью рисковали по двадцать раз на дню. Не то что некоторые, которые по штабам отсиживались!

– Пос-слушай, – прошипел, заходясь от обиды Челчюш, – если ты и вправду ветеран, то должен бы знать, что полковой стратег в стороне от битвы отсидеться не может по той простой причине, что полк – боевой, а не обозный, и когда конная лава вперёд на врага скачет, то и штабная подсотня с ним вместе! Из-за горы сражением не поуправляешь.

– Извини, – сказал Сотон, понимая, что с бывшим стратегом лучше не ссориться. – Это я пошутил. Шутка! Конечно же, ясно, что ты – боевой командир. Тем более что Чону знаешь. Он – мой родной брат. Да я от него, между прочим, о тебе слышал, гулеванили, говорил, вместе.

– Вот это – правда! – приободрился Челчюш, подкручивая седые усы. – Вырвались мы раз с ним да Мычаем, вашим стратегом, в обоз. Ох гульнули!

– Вот я и говорю, – подхватил Сотон. – А полковником представился, чтобы проверить – сечевики вы или обозники. Заслонных полков всего два было – правой да левой руки, – а командиры их весьма знамениты.

– Тут ты прав, – согласился Челчюш. – А теперь расскажи, зачем к нам прибыл. Исчезли вы, когда мы через Сарафанные горы продирались, выбивали рогатых в пороги да водопады истоков Большой Воды…

– Есть такое место – Мундарга, – сказал Сотон. – Не очень далеко от Богатого озера.

– Знаем о таковском, – сказал Челчюш.

– Откуда? – удивился Сотон. – Вы же совсем в другую сторону подались.

– А через вещунов. Связывались с тамошним. Он, правда, старик совсем. И про вас от него слышали, но подробностей не знаем, потому что ваш вещун чтой-то замолк. Протянул ноги?

– Ага, помер. Старый уже стал. – Сотону не было нужды раскрывать причины ухода Нохоя в мир иной.

– А что, детьми он не обзавёлся?

– Три девки имеет. А девки, сам знаешь, вещуны никудышные. Разве что их дети, внуки Нохоевы, дедов талант возьмут. У двух дочек по сыну народилось. Но пока малы, не определишь задатков. И заниматься с ними некому – старый-то ушёл.

– А у нас вещунов – как у собаки блох, – похвастался Челчюш.

– Где это вы их раздобыли? – удивился гость.

– Так уж вышло. Почитай, все мальчонки, что два десятка лет назад народились, у нас вещуны.