Все девушки любят опаздывать

Тетя Тася внесла в гостиную дымящееся блюдо с только что подоспевшими голубцами, источающими аппетитный дух. Александр решил поухаживать за мной: он положил на тарелку горячее и легонько толкнул локтем в бок:

— Эй, Юленция, чего загрустила? Ешь, не задумывайся.

— Тебе померещилось, никто и не думал грустить, — разуверила я его и одним глотком допила шампанское. — Подлей — ка мне еще!

— Ой, а Юлечка — то наша до чего расцвела, заневестилась, — во всеуслышание умилилась тетя Варя — старшая сестра отца, глубокая пенсионерка.

— Спасибо, но, по — моему, вы преувеличиваете, — зарделась я.

— Да, ужо пришел твой срок, годом взяла! — не расслышала тугоухая Варвара. — И то сказать, давно пора: образование получила, квартирку справила, вот и жениха себе сыскала! Когда на свадьбе — то гулять будем?

Я не провалилась под стол только потому, что самоуверенный Санька крепко сжал мое колено. Удержал «над пропастью во лжи». И пробормотал невнятно:

— Мы пока гражданским браком…

— Это что еще за гражданский брак? — возмутился мой отец. — В нашей семье подобное не принято!

— Как же так, сынок? Неужто тебе денег жалко кольца купить, Юльку в ЗАГС сводить и стол для нас накрыть? — подначила моего «жениха» тетя Варя. Когда ей надо, она все слышит.

— Нет, я не жмот. — Папарацци неестественно выпрямился, выгнул грудь и стукнул в нее кулаком, наконец оторвав лапу от моего колена. — Юлия сама предложила: давай, говорит, Саня, лучше поживем пока без регистрации, проверим наши отношения на прочность, как следует.

— Ерунда все это, баловство одно! — заспорил с ним дядя Федя. — Чего их проверять — то, отношения? Я так считаю: нравится девушка — женись и не выпендривайся. А коли не нравится, так и не мути ей душу!.. Вот я, к примеру, сам как с морфлота вернулся, приметил Таисию на танцах и…

— Кого? — привстала тетя Тася и уперла руки в боки. — Кого ты приметил, повтори! Уж лучше не трепись, не позорься… Сам за Валькой Зарембой на танцульках ухлестывал, а теперь сказки людям рассказывает!..

— Нашла чего вспомнить, — осекся Федор Иннокентьевич. — Где я и где теперь та Валька Заремба…

— Всяко в жизни бывает, — рассудила тетя Варя. — Я вот тоже не думала не гадала, что за Степана пойду. Мне по молодости — то больше Коля Лысенков глянулся…

— Ко — оля, — ехидно, с нажимом повторил Степан Ильич. — И кого бы ты сейчас с ним делала, с инсультником на палочке? Твой Коля еле шаркает, сам себя не сознает! А на меня посмотри?! Я еще — куда с добром! Еще и выпить могу!

— Степа, ну чего ты горячишься? Я же признаю: заблуждалась, — успокоила супруга Варвара.

— А я не заблуждаюсь, лично мне никто, кроме Юли, не нужен, — опять возник фотохудожник и потянулся под шумок к бутылке.

— Отчего у тебя, сынок, личико в синяках? — задала вопрос не в бровь, а в глаз Елизавета, племянница тети Таси. Мне она напоминает Илону Карловну: тоже непредсказуемая старая дева с фортелями.

Александр Анисимов не растерялся: наплел про то, как отражал натиск уличных грабителей, покусившихся на его имущество. Пожалуй, в искусстве вранья мне у него учиться и учиться… Послушать Саньку, так выходило, что он всех уложил на лопатки, изничтожил, порвал, как обезьяна газету!..

Родственники одобрительно загудели: ой, и вправду ворья, жулья всякого нынче развелось, куда только милиция смотрит?.. Я сгорала от стыда за контуженого папарацци и дула шампанское, как лимонад, не дожидаясь тостов и практически не закусывая. Вероятно, переусердствовала, не рассчитала запас прочности: окружающая действительность сделалась глухой и отстраненной. Меня уже не соблазняли холодец с хреном, голубцы и картошка; я и смачные, хрусткие соленые грузди едва отведала, хотя в своем нормальном состоянии способна уписать подобных яств целую гору, как Робин — Бобин-Барабек, который скушал сорок человек в английском стихотворении, переведенном Маршаком. Мама читала его мне в детстве бессчетное количество раз, потому что я неизменно восхищалась героем с безразмерным желудком…

— Голубцы вам, Таисия Прокопьевна, удались на славу, — хвалил угощения Санька, наворачивая за себя и за меня.

— Кушай, сынок, на доброе здоровьичко, — с умилением взирала на него тетушка. — Мне нравится, когда мужчины хорошо кушают! Гляжу, и сердце петухом поет!

— Чего кушать на сухую?! Наливать пора, — рассудил дядя Федя, откупоривая вторую бутылку водки.

— Гриня, пойдем домой, — сказала я, поднимаясь из — за стола, и чуть не обронила очки в тарелку. Это был симптом того, что я основательно набралась.

— Понял, — безропотно отозвался папарацци на чужое имя, но схватился за рюмку и поклонился. — Спасибо вам за гостеприимство! Рад был познакомиться! Чай, не в последний раз видимся!

— Дочка, это не Гриня, а Саша, — шепотом подсказал мне папа и, повысив голос, во всеуслышание предложил: — Александр, может, вы с Юленькой завтра к нам на обед придете? Посидим, потолкуем не спеша, борща похлебаем, горилки попьем. Ты как, Санек, а?

— Я — без вопросов!

— А там и на свадьбе погуляем, — озвучила невысказанную, но витавшую в воздухе мечту тетя Варя. — Жениться полагается на Покрова, когда урожай собран. В старину девки так и сказывали: «Матерь пресвятая Богородица, покрой землю снежком, а меня — женишком»… Вы все сроки пропустили. Эх, молодые, никаких — то вы обычаев не знаете, живете как нехристи — всему учить надобно!..

…Мой монгольфьер летел невысоко, так, что мне были отчетливо видны лужи с крошевом льда и в просветах между ними — растрескавшийся асфальт. Сухая трава на газоне серебрилась инеем, он вспыхивал, переливался в неярком сиянии фонарей и автомобильных фар. Александр болтался в корзине «монгольфьера» бесплатным приложением, отягощая воздухоплавательный аппарат и не позволяя воспарить над землей и оглядеть сверху как следует прелесть поздней осени. Мне приходилось задирать голову, чтобы созерцать не его, а тонкий, полупрозрачный серпик луны, ущербной, как моя молодость.

— Юленция, чего надулась?.. Я что — то не то сделал? Не то сказал? — отвлекал меня Саня.

— Листья почти совсем облетели… — бормотала я. — Голо, уныло… За что Пушкин любил осень и болел весной?! Я его не понимаю…

— Да и пес с ними, с Пушкиным! На следующий год новые листья распустятся, — утешал меня фотограф.

— Нет, так — то мне безразлично: осень или весна, — вздыхала я. — Я больше всего люблю ночь. А ты что любишь?

— Мне все равно, честно говоря. Почему ты спрашиваешь?