Все или ничего

Грант обхватил ладонями ее лицо.

— Прекрасное решение. — Вдруг он помрачнел. — Есть еще Скотт и Ханна. Я уверен, они оставили надежду, что мы с Лизой когда-нибудь помиримся, но… — Он замолчал.

— Они рассматривают тебя как только им одним принадлежащую собственность? — Брайони положила руки ему на грудь, и он печально кивнул. — Но это так естественно, — спокойно сказала она. — Я сделаю все, чтобы понять и любить их. Но ты не будешь… возражать, чтобы мы имели своих детей?

— Возражать? Я бы сказал так: если у нас их не будет, мы совершим ошибку.

— Это правда, Грант?

— Ну конечно. — Он вытер слезы, которые вновь покатились у нее по щекам. — Ведь это венец любви, не так ли?

Брайони слабо улыбнулась.

— Тогда можно я отвечу тебе "да" прямо сейчас? Потому что любить тебя — для меня все и…

— Брайони, дорогая, — прервал ее Грант и прижал к себе так, что она едва не задохнулась, — конечно, можно.

Столовая в Хит-Хаусе еще никогда не выглядела такой красивой, как, впрочем, и невеста. На ней было серебристо-голубое длинное платье, присутствовала вся ее семья, дети Гранта, свекровь и почти весь персонал гостиницы, причем трое выглядели особенно довольными: Люсьен, шеф-повар Марсден и Линда.

И, правда, Люсьен, танцуя с Линдой на вечере после брачной церемонии, сказал:

— Ну разве не приятно видеть Брайони такой счастливой, ma chere [3] ?

3

Моя дорогая (фр.).

Линда восторженно выдохнула:

— Очень!

Люсьен ухмыльнулся.

— И все-таки я немного сочувствую Гранту. С ней иногда бывает непросто!

Линда остановилась и сердито сказала:

— А ты невыносим, Люсьен дю Плесси! — но замолчала, потому что рядом в танце прокружились Брайони с Грантом.

— Ты тоже считаешь, что со мной непросто?

— Очень непросто, — пробормотал Грант и вновь посвятил свое внимание ее телу.

Брайони заулыбалась.

— Я это запомню. Пока, как нам кажется, ты справляешься со мной без труда.

— Ну, в этом отношении с тобой не очень трудно. Я имею в виду другое.

Брайони провела рукой по его волосам.

— Скажи, что.

Грант выпрямился, подтянул к себе несколько подушек и прилег рядом. Они находились в одном из новых домиков; снаружи было темно и сыро, но внутри тепло, и свет от камина отбрасывал причудливые тени на стену, а ее обнаженная кожа казалась золотисто-розовой. — Без тебя невозможно жить.

Она наклонила голову и поцеловала его в плечо.

— Я могу сказать тебе то же самое.

— Ты счастлива?

Брайони взглянула на свое обручальное кольцо, а затем откинула голову назад.

— Да. А ты?

— Намного больше, чем я себе представлял. Намного больше.

— О, Грант. — Брайони закрыла глаза. — Все это… Мне хочется себя ущипнуть, уж не сон ли это? — И слезинки заблестели у нее на ресницах.

— Брайони, — Грант переплел их пальцы, — можно я тебе кое-что скажу? Помнишь день, когда мы были на реке Гордон?

Ее глаза расширились.

— Да… Я тогда не смогла понять твоего настроения, хотя… — Брайони замолчала.

— Ты все-таки поняла, — мягко сказал Грант. — Но было другое. Эти красивые места, водопад Св. Иоанна и ты рядом… Я тогда понял, что наша любовь прекрасна. И еще я понял, что ты не примешь моего предложения, и спрашивал себя, почему я такой, почему не могу измениться и почему… опошляю то чудесное чувство, которое есть между нами. К несчастью, — сказал он спокойно, — как тебе известно, я тогда не смог себя побороть, но я хочу, чтобы ты знала — такой безграничной любви я не знал никогда.