Все имена птиц. Хроники неизвестных времен
Шрифт:
– Катюша, я сказала, все! – сквозь зубы выдавила Петрищенко и позорно ретировалась в кабинет.
Мальфар сидел все там же, за ее столом, на ее месте.
«Кто сидел на моем большом стуле?» – уныло подумала Петрищенко, но ничего не сказала, а села на «гостевой», напротив.
– Вы бы себе чаю налили, – дружелюбно сказал мальфар.
– Спасибо, – сердито сказала Петрищенко. – Я уж как-нибудь сама разберусь.
– Ну, я так думал, посидим поговорим… Это даже хорошо, что больше никого нет.
– Вася скоро придет, – сказала она. – Стефан… Михайлович, да? Он с Белкиной разберется,
Как и все работающие с тонкими материями, она инстинктивно избегала точных имен.
– Ей велели дома сидеть, а она пришла..
– Да. – Мальфар поставил пустую чашку кверху донышком на блюдце и теперь с интересом рассматривал клеймо Дулевского фарфорового завода. – Вася мне говорил. Да, девочка. Ничего так. Жалко, хорошая девочка.
– Почему – жалко? – удивилась Петрищенко.
Мальфар промолчал.
– Может, вы пообедать хотите? – сказала наконец Петрищенко, не выдержав молчания. – Устроиться? Я вам покажу, где столовая. А потом…
– Елена Сергеевна, – Мальфар прислушался, даже, вытянув шею, выглянул из-за стола в приоткрытую дверь, – кто-нибудь может желать вам зла?
– Хм… – сказал Вася, разворачивая листок и с интересом вглядываясь в Розкин почерк.
Он присел на крыльцо, неторопливо вытряхнул из пачки папиросу, положил листок с заявлением на колени и, прищурившись, поглядел на Розку снизу вверх. Розка осталась стоять: крыльцо было мокрым, а пальто жалко.
– Так. В чем, Розалия, проблемы?
– Я ж сказала… – Розка переминалась с ноги на ногу.
– Языковой практики, значит, нет? – ласково переспросил Вася. – А кому я Леви-Стросса велел переводить? Где результаты, Розалия?
– Я не успела, – прошипела Розка, постепенно наливаясь краской.
– Так кто виноват, Розалия?
– Мне мама говорит – увольняйся, – выпалила Розка. – Говорит, ты что, смерти моей захотела? У вас, говорит, черт знает чем занимаются, секта какая-то. И какую-то заразу упустили.
– Секта и упустили. Понятно. А мама откуда знает? – Голос Васи стал совсем ледяным. – Значит, ты, Розалия, внедрилась… Мы к тебе с доверием… а ты вынюхала. Разболтала… государственную тайну, можно сказать.
Розка замотала головой так, что волосы хлестнули ее по щекам:
– Нет… она откуда-то сама. Тетки в очереди в химчистку… Говорят, в пароходстве есть контора, страшными делами занимается. Выводит чумных животных и подсаживает их на американские корабли. И у них экспериментальный зверь наружу вырвался.
– Удивительные вещи можно узнать от нашего населения, – сказал Вася и потер лоб рукой. – Ну ладно, тогда я тебе скажу. В штаны ты наложила, Розалия. Испугалась. Ну ладно. Я тебе правду скажу. Работа у нас тяжелая. Опасная работа. Усекла?
– Ну, – угрюмо сказала Розка.
– Ты что же, вправду думаешь, что тебя вот так, за здорово живешь, отпустят? Возьмут и отпустят? Отсюда, милая, по своей воле еще никто не уходил, – зловеще сказал Вася.
Розка стояла красная, как бурак, у корней волос выступила испарина.
– Все ты, Вася, врешь! – вдруг завизжала она пронзительным
базарным голосом. – Ты всегда врешь! Ну почему, почему ты никогда не говоришь правду? Все вы врете! Вы все притворяетесь, а ты особенно! Как так можно жить? Как работать? Кому верить?Вася вздохнул, поднялся с крыльца и жесткой рукой потрепал Розку по волосам.
Она всхлипнула и разревелась.
– Мне никто не говорит, а я что, слепая? – проговорила она сквозь слезы и сопли. – Все мне врут все время, смеются, а я что? И еще пугаете…
– Вот я тебя как раз мало пугаю, Розалия, – вздохнул Вася, протягивая ей мятый носовой платок. – Надо бы больше… Тогда бы ты осознала и не лезла сейчас к Лене со всякими глупостями. Ладно, все, успокоилась. Сосчитала до десяти. Глубоко вдохнула. Выдохнула. А теперь слушай, я буду говорить правду.
Розка вытерла нос платком, потом, для верности, рукой и мелко-мелко закивала.
– У нас, Розалия, нештатная ситуация. Она продлится еще… ну, не знаю, сколько продлится. Пока нештатная ситуация, авральный режим, увольняться нельзя. Начальство не поймет. Ты потерпи, все развяжется, тогда вернемся к этому вопросу.
– Но мама…
– Маме скажи, что заявление рассматривают. Хотя, если честно, Розалия, вот твое заявление. – Вася вытащил заявление, сложил его еще раз пополам, порвал на мелкие клочки и бросил в лужу. – Ну, ничего. Если что, через две недели новое напишешь. А маме скажи, что если каждая тетя Мотя с Нового рынка о нас языком треплет, то она, мама, может спать спокойно. Фигня все это. Настоящей тайны никто, Розалия, не знает. На то она и тайна. Пойдем, Розалия. Я тебе покажу, чем мы занимаемся. Прямо сейчас покажу. Мне все равно «Бугульму» сейчас работать.
– Ладно. – Розка всхлипнула и еще раз утерла рукой нос.
– Вот и умница.
Вася подхватил рюкзак, мокнувший на крыльце, и поманил Розку за собой.
Борт лесовоза нависал над водой, ржавый и темный, и вода под ним тоже казалась ржавой и темной. На борту белыми буквами было выведено «Бугульма». И сквозь буквы проступала ржавчина.
– Ну вот. – Вася скинул с плеч старый брезентовый рюкзак, весь заляпанный мазутом и известкой, и задрал голову, озирая корабль (вблизи корабль показался Розке огромным, даже страшным). – Вот, Розалия, и наступил ответственный момент! Боевое крещение, или, грубо говоря, инициация. Только губу-то не раскатывай. Делать тебе ничего, Розалия, не придется, потому что начинать осваивать нашу нелегкую профессию надо постепенно. Здесь я – сантехник Вася, ясно? А ты будешь подавать мне гаечный ключ номер два. В фигуральном, конечно, смысле.
Он подхватил рюкзак и полез по трапу. Трап был весь в заусенцах и вдобавок скрипел и норовил вывернуться из-под ног. Когда Розка забралась наверх, Вася уже пожимал руки человеку в фуражке – фуражка была мятая, и китель тоже мятый, и сам человек был весь какой-то мятый… И корабль весь какой-то мятый, видно, что недавно покрашен, поверх ржавчины и старой краски, и оттого бугрится и топорщится. Зато пахло здесь остро и даже приятно – дегтем и свежим деревом.
– Ты чего стала? – тут же сказал Вася. – Шевелись, Катти Сарк!