Все исправить

— Так надо. Времени не хватает.

В глазах Дима нет блеска — черно-фиолетовый купол почти не дает света, но голос твердый и почти спокойный. Бесповоротно решительный.

— Поправь меня, если я ошибаюсь. — От пришедшей догадки становится не по себе, хотя после сегодняшнего, казалось, куда уж хуже. — Но что-то мне кажется, что в ближайшее время Пламя тебя не увидит.

— Так и есть.

— Ты не будешь выжигать дайи. — Лёш даже не спрашивает — чувствует. — Дим…

— Так надо, — устало повторяет Дим серыми от усталости губами. — Лёш, при любом раскладе. Я слишком медленно набираю силы. Так будет быстрее. — Он морщится, будто решаясь, и наконец выдыхает: — Лёш, в самом крайнем случае… ну, у меня есть еще пара лет. Тот Дим ведь продержался больше десяти…

Он прав. Конечно, он прав. Есть время… И есть фениксово Пламя, на крайний случай… и в конце концов, есть еще анниты со своим вирусом.

Вот только за этой уверенностью Дима чувствуется еще кое-что: даже не будь этой надежды, он бы все равно сунулся. Потому что должен.

Потому что считает себя виноватым. Темная память чертова альтер эго!

И от этого хочется расшибить себе кулаки о ближайшую стенку.

На камне пещеры пляшут оранжевые отсветы… И Лина не может уйти, хоть и пора уже, пора, хоть сердце холодит странное предчувствие.

Что-то не так, что-то происходит или вот-вот произойдет, что-то, что заденет многих… а она не может уйти. Пламя сотни лет ни с кем не говорило.

— Очень долго. С тех пор как Фирьял захотела стать единственной главой.

— Единственной? Было несколько глав?

— Три. Из разных ветвей. Вместе думали, вместе бились. Фирьял пожелала стать главной. Она выдала это за мою волю. Моя истинная Хранительница умерла. А новая уже не могла со мной говорить.

— Когда это было?

— Восемь сотен лет назад. Так давно… Так горько… Я вижу вас младенцами, вдыхаю свою частицу, я вижу ваше посвящение — только тогда и могу ощутить, какие вы, мои птенцы, мои фениксы… А потом — ничего.

— Поверь, мы это изменим.

Теплый свет, золотистые блики.

— Спасибо. Подожди… в Пламени вдруг замерцали тревожные алые искры. Что-то происходит. Смотри…

О нет… Лёша!

Лёш в сотый раз прошел по мозаичному полу. Вернее, пронесся. Что так долго? Конечно, Дим истощен до отката, конечно, ему восстановиться — не твои энергопотери восполнить, ты вообще, считай, при своих остался, так, голова поболит и кошмары снова навещать будут… и все-таки многовато времени его там держат.

Черт! На этот раз память Алекса скорей мешала, чем помогала. Она упорно подсовывала то, о чем ее вовсе не просили: черные тени в черном дыму — горящий Нью-Йорк, черное небо средь бела дня, черную рубашку Дима, концлагерь в Овидиополе, выжженную базу «Ключи»…

И постепенно звереющие морды портретов в подземном убежище на мертвом Дайомосе. Первое поколение зараженных. Второе… третье, уже безнадежно и непоправимо искалеченное злобой.

Дайи, дайи, вирус зла.

Снова…

— Лёш! — В комнату врывается золотистый жар. — Лёша…

— Лина! Как ты меня нашла?

И что случилось? Столько тревоги…

— Нашла… — Кое-как улыбаются побелевшие губы. Потемневшие глаза всматриваются в лицо, будто убеждаясь, что ошибки нет, что Лёш — вот он, целый.

— Лина…

— Подожди. — Смуглые руки торопливо ложатся на его плечи, но не обнимая, а так, словно Лина что-то ищет. Скользят по груди, ложатся на лоб — и тело бросает в жар, и кружится голова.

— Эй!

— Ш-ш-ш…

Он замолкает, потому что понимает — это отнюдь не объятия любимой. Это Феникс. Подаренное судьбой Пламя. И сейчас оно горит. Что-то еле слышно шелестит — легко-легко, на грани, по коже бегут незримые иголки, и температура воздуха подскакивает градусов на десять. В крови бродит ее жар. Но становится легче. Будто усталость и тревога взяли да и сгорели на невидимом огне. И он даже знает на каком.

Ее Феникс… Проверяет или жжет чужую примесь? В любом случае — спасибо, жар-птица.

На миг, на полсекунды жар становится нестерпимым. Потом гаснет. И можно выдохнуть. Можно перехватить ее ладонь и тронуть губами. Можно схлопотать плюху по затылку и сердитый взгляд.

— Ух ты! Это за что?

— За все! — сверкает глазами огненная девушка. — За… За все! За то что без меня сунулся в этот чертов город!

— Но ведь тебя-то не было, — логично возражает он.

Но где вы видели логику у влюбленной девушки? И тем более у перенервничавшей и рассерженной?

— Больше никуда без меня, слышишь? — шипит его разгневанная жар-птица. — Когда Пламя показало… думала, с ума сойду. Рванулась сразу, не подумала даже, куда вламываюсь, сразу…

Она вдруг замолкает, не договорив, и, приникнув, прячет лицо. Грозный и бесстрашный феникс. Ведьмочка. Жар-птица моя…

— Я весь контроль упустила в преисподнюю…

— Туда ему и дорога, — выдыхает Лёш, гладя черные волосы.

— Вы погибнуть могли…

— Все обошлось.

— Врун.

— Ну, почти.

— Ангел несчастный! — бормочет феникс. — Лёш… женись на мне, а?

— Что?

— Женись. У Пламени. Я хоть буду знать, что у тебя теперь на две жизни больше.

Какие жизни? При чем здесь Пламя? Заткнись, Алекс, сейчас не лезь, это — мое. Что она сейчас сказала? Черт, а почему — нет? Это…

— Кхм… — многозначительно слышится из-за спины.

Смущенная пара резко оборачивается, столкнувшись с понимающими взглядами.

Пабло! И Лаура. И… и Дим.

Вид у Вадима измотанный, но сейчас он уже не выглядит зомби, которого нечаянно забыли упокоить. Он даже улыбается… хотя лучше б не пытался. Кому другому такая улыбка, может, и сойдет, а вот если умеешь видеть изнутри, то это все равно что одуванчик, растущий на льдине. Ох, Дим…

— Мы тут кое-что слышали. Можно поздравлять?

— Будете жениться сейчас? — интересуется Пабло.

— Э-э…

— Ну, тогда не забудьте позвать. А сейчас — домой, домой. Отдыхать.

Но отдохнуть сразу не вышло.

Едва маленькая группка материализовалась в квартире, в их сторону сразу обернулись взволнованные лица:

— Дим! Лёш! Мальчики, ну наконец-то…

— Вы как, получше?

— Мы… волновались, — неловко улыбается первый подданный, — Ян.

— Нормально все, — пытается прервать этот тайфун эмоций Дим. Но без толку.