Все к лучшему

— Потому что все эти годы тебе было на меня плевать, — отвечаю я громче, чем хотел, и краем глаза замечаю, что другие посетители смотрят на нас. — Тебе не кажется, что ты слишком много на себя берешь? Думаешь, стоило тебе заявиться, как я тут же примусь перед тобой душу наизнанку выворачивать? Ты к моей жизни не имеешь никакого отношения. И мои дела тебя не касаются. Говоришь, работа и любовь? Молодец, Норм, хорошо сказано. Ты изменял жене чаще, чем я могу себе представить, и ни на одной работе не удержался дольше пары лет, если, конечно, за последнее время не изменился, в чем я сильно сомневаюсь. Ах да, ты забыл про детей. Может, их тоже стоило включить в список? Как думаешь? Нас бы ты так просто не потерял, хотя и это тебе в конце концов удалось.

Норм слушает мою тираду, затаив дыхание и не сводя с меня глаз; его лицо покраснело от натуги.

— Ты совершенно прав, — нахмурясь, кивает он, — С этим не поспоришь. Я действительно сам сломал себе жизнь. Так оно и есть. Но чутье мне все равно подсказывает, что ты нервничаешь, потому что у тебя серьезные проблемы. Я волнуюсь за тебя, Зак.

— Все ты врешь, эгоист чертов! — я почти кричу на него. — Ты волнуешься, потому что тебе приспичило поволноваться, чтобы прикинуться настоящим отцом, которым ты никогда не был.

— И тем не менее.

— Не стоит беспокоиться. У меня все отлично. Просто замечательно. Большое тебе спасибо.

Норм отпивает глоток воды из стакана.

— По тебе заметно, — криво ухмыляется он.

Не успеваю я рта раскрыть, как к нам подходит официантка и ставит на стол суп Норма и мой салат с осторожностью человека, который высовывает голову из укрытия и в любую минуту готов нырнуть обратно.

— Ладно вам, погорячились и хватит, — неловко произносит она. — Успокойтесь. Не надо так нервничать. Не чужие все-таки.

— Пенни, — говорит Норм. — Прошу прощения, если я вас чем-то обидел. В моих словах не было ничего дурного.

— Ну что вы, Норм, — она треплет его по плечу, — вы были очень любезны.

Мы едим в неловкой тишине, нарушаемой лишь громким хлюпаньем, с которым Норм втягивает суп. Спустя некоторое время отец отрывает взгляд от тарелки и смотрит на меня.

— Как у Пита дела?

— Отлично.

— Я каждый год посылаю ему открытку на день рождения, — признается Норм.

— О да, это все меняет, — усмехаюсь я.

Норм кладет ложку на стол и упирается в меня взглядом. На лбу у него бисеринки пота — то ли от горячего супа, то ли от напряжения, вызванного общением с дерзким старшим сыном.

— Что-то у нас с тобой разговор не клеится, — замечает он.

— Есть такое, — устало соглашаюсь я.

Норм промокает потный лоб салфеткой, а потом ею же вытирает губы. Интересно, почувствовал ли он вкус собственного пота?

— Послушай, — говорит он, — мне казалось, можно найти тему для нормального разговора за едой. Поговорить о чем-то, что не вызовет у тебя раздражения. Но как я ни пытался, у меня ничего не вышло. Может, попробуешь сам?

Я смотрю, как отец подбирает остатки супа в тарелке луковым кольцом, а потом отправляет эту разбухшую массу в рот. Меня ужасно бесит, что он прав: вот так вот явился спустя годы и назвал вещи своими именами. Не может быть, чтобы такой недалекий тип оказался настолько проницательным.

Наверно, простое совпадение. Мои личные неприятности совпали с его ни на чем не основанным убеждением, будто он по-прежнему имеет право считаться хорошим отцом. Мне ужасно не хочется признавать его правоту, подтверждать, что его выстрелы наугад тем не менее попали в цель. У него на рубашке крошки, на пузе — пятна от супа. Мягкие седые пряди его волос свисают чуть не в тарелку, а когда он берет еще одно луковое кольцо, я замечаю, что ногти у него обгрызены. Совсем как у меня.

— Возможно, у меня рак, — признаюсь я.

Мы обсуждаем вероятность того, что я смертельно болен, и за эти сорок минут или около того я незаметно для себя выкладываю ему все про Хоуп, работу, Тамару. Я признаюсь в своих тайных страхах и раскрываю секреты единственному человеку, которому сроду бы не подумал изливать душу. Я умалчиваю лишь о том, что вчера чуть не изменил Хоуп на концерте «ВЕНИСа». Если Норм хочет, чтобы мы поговорили, как родные люди, за ужином, — пожалуйста. Но я не допущу, чтобы он подумал, будто мы с ним похожи и в этом. Отец внимательно слушает, нахмурив лоб, и лишь время от времени вставляет очередной предсказуемо-никчемный совет по работе. Когда я выдыхаюсь, мы заказываем кофе и прихлебываем его в молчании.

— Скорее всего, там ничего страшного, — наконец говорит Норм.

— Не исключено, — соглашаюсь я.

— Зак, — Норм решительным жестом ставит чашку на стол, — я понимаю, что меньше всего ты нуждаешься в моих советах.

— Да уж, — отвечаю я, — но мне почему-то кажется, что тебя такая мелочь не остановит.

— Иначе это был бы не я, — ухмыляется Норм, и я впервые замечаю, что у него улыбка Мэтта, а может, и моя. — Я хочу тебе кое в чем признаться. Я боялся признаться в этом даже самому себе. Самая большая ошибка в моей жизни — то, что я расстался с твоей мамой. Мне шестьдесят лет, и я наделал немало глупостей, но все они в конечном счете сводятся к той роковой ошибке. Именно из-за нее моя жизнь сложилась так криво, и все беды, которые свалились на меня, стали следствием того ложного шага. Я знаю, тебе сейчас кажется, будто дела у тебя хуже некуда, но я бы отдал все на свете, чтобы оказаться на твоем месте. Потому что у тебя еще все впереди. Тебе предстоит принять решения, которых ты пока не принял. У тебя есть возможность — которую я упустил — разобраться в себе, заглянуть себе в душу и сделать правильный выбор. Ты должен радоваться, что все сложилось так, а не иначе, и воспользоваться шансом изменить жизнь. Для меня уже лет двадцать как все кончено, и должен тебе сказать, это были далеко не лучшие годы. Я часто вспоминаю то время, когда мы с твоей мамой еще были вместе, и мечтаю, чтобы кто-нибудь вот так же все мне объяснил, как я тебе сейчас. Может, тогда я бы взялся за ум и попытался понять, чего хочу на самом деле.

Запыхавшись от долгого монолога, отец откидывается на спинку стула.

— Норм, — говорю я.

— Что?

— Я подумаю над этим. Спасибо тебе.

— Пожалуйста, — он расплывается в улыбке. Прежде чем уйти из ресторана, Норм направляется к стойке, лично вручает Пенни чаевые и обеими руками сжимает ее ладонь. Он что-то шепчет девушке, а она в ответ — невероятно, но факт — наклоняется, чмокает его в щеку и бросает на меня многозначительный взгляд. В эту минуту я вижу Норма ее глазами, его красивую улыбку, доброе лицо и понимаю, что недооценил отца.

— Не забудьте, — кричит он ей на прощанье, когда мы шагаем к двери, — толстяки больше стараются!

С этими словами он хлопает себя по животу, и от его хохота дребезжат оконные стекла.

Мы молча выходим на Бродвей, в ветреную осеннюю темноту. Дни давно уже стали короче, но я все равно никак не могу привыкнуть к тому, что темнеет так рано. Мне так хочется, чтобы жизнь замедлилась хоть на минуту. Какие-то подростки на тюнингованном «хаммере» кивают в такт рэпу, оглушительно грохочущему в колонках, и Норм пританцовывает, шаркает ногами и щелкает пальцами. Лицо его раскраснелось от ходьбы, ветер то и дело раздувает волосы, которые за ушами торчат как солома. Норм шагает по тротуару, словно дервиш, откровенно разглядывает женщин, кивает прохожим и здоровается со швейцарами так, будто весь квартал принадлежит ему. Когда я был маленьким, мне так и казалось. Теперь же я задаюсь вопросом, действительно ли он знал всех и каждого, как мне запомнилось, или всегда был таким же самовлюбленным индюком, как сейчас, а у меня просто не хватало мозгов это понять. У меня до сих пор голова кругом от нашего разговора. Я не собирался распахивать перед ним душу и сейчас испытываю смутное разочарование. Я всегда мечтал — точнее, даже планировал, — как в один прекрасный день Норм вернется, раскаивающийся, без гроша в кармане, и увидит, что я добился успеха во всем, что ему не удалось. Я состоятельный бизнесмен, у меня красавица-жена, может, даже дети. Я забуду обиды, прощу его и выпишу солидный чек, чтобы помочь ему поправить дела. Дорого бы я дал, чтобы посмотреть, как вытянется его лицо, когда он увидит сумму! И вот он наконец пришел — как по заказу, а я, вместо того чтобы хвастаться успехами, рассказываю ему, до чего у меня все плохо. Понятия не имею, как ему удалось вызвать меня на откровенность, да это уже и неважно. Мечте конец. Глядя, как он вышагивает рядом со мной с таким гордым видом, будто возглавляет оркестр на параде, явно довольный, что ему удалось сломить мое сопротивление, я чувствую, как в душе поднимается, точно ртуть в градуснике, горькая обида, и если он посмеет сейчас на меня взглянуть, если только отважится осветить своей торжествующей улыбкой мрак моей пещеры, клянусь, я его с радостью придушу.

И поверьте, постоянно видеть его непрекращающуюся эрекцию — удовольствие ниже среднего.

Глава 18

Утро. Добрый доктор Сандерсон предупреждал, что несколько дней после процедуры, возможно, будет немного неприятно мочиться. Оказывается, он еще приуменьшил. Меня пронзает жгучая боль, как будто я писаю расплавленным свинцом. Согнувшись пополам над унитазом, я испускаю сдавленный крик, моча брызжет на пол и мне на ноги. Та малость, которая все-таки попадает в унитаз, темна от крови. Пошатываясь, я забираюсь под душ, писаю под водой, тихонько постанывая, и чувствую, как пустеет мочевой пузырь. Последние капли выходят, словно осколки стекла, и боль тут же стихает, как по волшебству.