Все лики смерти (сборник)

Закончив чистку, он посмотрел сквозь стволы на керосиновую лампу (электричества у Магадана не водилось). Зеркально-чистые. Можно снова стрелять… Крики подлетающих стай слышались даже сквозь стены.

Слегка осоловевщий прапорщик (не выпивший, однако, ни капли) полез в карман. И достал вместе с зажигалкой совсем было забытую бумажную полоску – ту, с гусиной лапы. Небрежно кинул на стол – шифрованная она там или нет, но игры в шпионов в грядущий гешефт никак не вписываются. Магадан порылся в каком-то закутке, куда не доставал свет от керосинки, и вытащил кучу аналогичных бумажек. Все заинтересованно склонились над столом, даже Бессонов отложил ружье и подошел поближе.

То же самое – последовательности непонятных значков. Тексты (если это тексты) разные, но начинаются все одинаково – словом из пяти букв(?), где первая и последняя похожи на букву «Y», нижняя палочка которой опирается на две горизонтальных, одна над другой, черты…

– Ну так чё, отбашляют где-нибудь за старанье-то? – гнул свое Магадан.

– Письмо пошли в академию наук, – равнодушно посоветовал Толик.

– Не отбашляют… – загрустил Магадан. – Туфта все это. Тут вон еще какая хренотень есть…

Он вновь порылся в том же закутке, злобно шлепнул на стол еще одну бумажку.

– Вот. Шутки шуткуют…. их мать в… и обратно!

Это был детский рисунок. Лицо – круг, его черты – две точки и две закорючки. И – четырехпалые руки, коряво нарисованные прямо от головы, без какого-либо намека на плечи или шею. Протянутые вперед руки. Снизу – надпись неровными буквами. То же самое слово, начинающееся с псевдо-Y и им же заканчивающееся. Писавший не рассчитал расстояние, подпись загнулась, последняя буква лежала на боку.

– Похоже, кто-то из яйцеголовых в экспедицию с дитем поехал… – неуверенно сказал Толик.

Остальные промолчали.

– Гниды, – сказал Магадан и попытался разорвать рисунок. Но бумага (или все же не бумага?) не поддалась его узловатым, загрубелым пальцам.

Бессонов – щелк, щелк, щелк – собрал ружье. Зачем-то вставил патроны – в рюкзаке еще оставался запас.

Магадан витиевато выматерился и поднес детский рисунок к огоньку зажигалки. Тот сначала долго не хотел загораться (Магадан снова выматерился), потом нагрелся – из внезапно открывшихся пор как бы бумаги выступили мелкие капельки жидкости – и вспыхнул быстро, ярко, как артиллерийский порох. Магадан отбросил рисунок – испуганно. Квазибумага упала на затоптанный, грязный пол и сгорела дотла, не осталось даже пепла.

Бессонову показалось, что жидкость, выступившая в последнюю секунду существования бумаги, была ярко-алая, как артериальная кровь. Впрочем, в красновато-коптящем свете керосинки Магадана все вокруг казалось окрашенным в не совсем естественные цвета.

Магадан снова растянул морщинистую харю в ухмылке. Бессонову вдруг остро захотелось выстрелить ему в голову. Или – упереть стволы себе в кадык и попробовать дотянуться до спускового крючка. Он торопливо вышел, почти выбежал из хибары. Юрик Стасов что-то встревоженно спросил вдогонку – Бессонов не услышал.

* * *

К острову Стрежневому подлетала новая стая. С севера.

Лебеди – их можно было узнать издалека, еще не видя, лишь по особенному, зычному, далеко разносящемуся крику… Стая могучих птиц шла высоко, совсем не похожая на выбивающихся из сил пичуг, с трудом достигших Стрежневого.

Заходящее, самым краешком торчащее над водой солнце освещало стаю – и казалось, что белые лебединые перья окрашены в нежно-розовый цвет.

На остров птицы не обратили внимания – прошли над ним, не снижаясь, не выбирая места для посадки… Полетели к материку. Приглушенный хлопок выстрела, раздавшийся внизу, ничем не нарушил их полета.

Солнце исчезло. Алая полоса на западе погасла, но совсем темно не стало – рефракция вытягивала какую-то часть света из-за горизонта.

Лебеди обязаны были превратиться в этом освещении из розовых в тускло-серых – но отчего-то не превратились. Наверное, и на самом деле оказались розовыми…

Любимая

Тропинка едва заметна. Тростник стоит зеленой стеной, метелки тихо шелестят над головами. Джунгли. Кажется, вот-вот затрещат под тяжелой поступью стебли и кто-то огромный, чешуйчатый, жутко древний – протопает, не выбирая дороги, пересечет наш путь, мы замрем и оторопело будем смотреть, как исчезает в зарослях волочащийся за ним длинный хвост…

– Здесь, правда-правда, никого никогда не бывает? – спрашиваешь ты.

– Конечно, любимая. Никого никогда. Только ты и я. Мы с тобой…

– А кто же тогда протоптал тропинку?

– Не знаю… Может, кабаны?

Ты громко и заливисто смеешься. От звонкого смеха все древние и чешуйчатые позорно бегут, трусливо поджимая длинные хвосты… Кабаны, обиженно похрюкивая, спешат за ними. Кабаны здесь – в пятидесяти верстах от огромного города! – действительно бывают. Но тропинку протоптал я.

Долина постепенно понижается, под ногами должно уже зачавкать, но не чавкает: все высохло, лето очень жаркое. Заросли вдруг кончаются, травянистый склон, вверх – и мы пришли.

– Красота… – почти шепчешь ты. А потом вскидываешь руки над головой и протяжно кричишь: – Красота-а-а-а-а!!! – Так кричат в горах, ожидая услышать эхо.

Но эха здесь нет. Это место тишины, оно не любит громких звуков – и крик далеко не уходит – глохнет, вязнет в зеленой подкове тростника, окружившего, прижавшего к реке этот невесть как оказавшийся в болотистой пойме взгорок. Крик никому не слышен.

Вещи ложатся к подножию березы – огромной старой березы, единственного здесь по-настоящему высокого дерева. Туда же летят мои джинсы и твой брючный костюмчик. Береза – маяк, ориентир в пути через тростниковые джунгли. Если ее вдруг срубят, совсем непросто будет отыскать путь на этот чудо-островок, найденный мною в низменной речной долине.

– Сюда и в самом деле никто не приходит. Посмотри на эту березу – чиста, бела и непорочна. Ни одного автографа побывавшего Васи, ни одного объяснения в любви, даже банального «Танька – дура!» и то нет…

Ты внимательно исследуешь бересту.

– Бедненькая! Такая старая – и до сих пор девственница… – неожиданно обнимаешь дерево, прижимаешься щекой к стволу. – Я буду любить тебя! Ты согласна?

Какая-то пичуга срывается с ветвей и улетает – рассказать подругам о невиданном зрелище. О девушке с яркими рыжими волосами и в ярком бирюзовом купальнике.

– Жалко, что Наташки с нами нет… Она любит такие места. Давай в следующий раз устроим тут шашлыки и ее пригласим тоже? Ой, здорово я придумала! Точно, шашлыки на необитаемом острове! Ведь это необитаемый остров?