Все люди смертны

Он зашелся в рыданиях. Тридцать лет благоразумия и страха, и однажды мне так или иначе предстоит протянуть ноги, от меня больше ничего не будет зависеть; Кармона окажется в руках слабого правителя. О как коротка даже самая долгая жизнь! К чему все эти покойники?!

Я подсел к Катерине; она штопала какой-то лоскут исколотыми пальцами. Я нежно окликнул ее:

— Катерина…

Она подняла безжизненное лицо.

— Катерина, проклинать меня нетрудно. Но попытайся хоть на миг представить себя на моем месте.

— Убереги меня Господь от такого! — проронила она. Не отрываясь от шитья, она заметила: — Нынче ночью подморозит.

— Да.

Я смотрел на бледные колеблющиеся тени, трепетавшие на висевшем на стене гобелене; внезапно меня охватила сильная усталость.

— Дети… — сказала она, — перед ними долгая жизнь.

— Ах, прекрати!

Я думал: они все умрут, но Кармона будет спасена. А если умру я, спасенный город попадет в руки флорентийцев или Милана. Я спасу Кармону или мне ничего не удастся сделать.

— Раймондо, позволь им вернуться в Кармону. — В голосе Катерины звучала мольба.

— Тогда нам всем конец, — глухо ответил я.

Она склонила голову. Опухшими покрасневшими пальцами она воткнула иголку в рукоделие. Мне хотелось положить голову ей на колени, гладить ее ноги, улыбаться ей. Но я разучился улыбаться.

— Осада была долгой, — сказала она. — Генуэзцы устали. Отчего бы не попытаться начать переговоры?

В груди у меня что-то болезненно дрогнуло; я спросил:

— Ты действительно так думаешь?

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я открыл ворота генуэзцам?

— Да.

Я провел по лицу рукой. Они все так считают, я знал это. Так за что же я сражаюсь? Чем была Кармона? Это бездушные камни и люди, которые страшатся смерти. В них, как и во мне, живет тот же страх. Если я сдам Кармону, они, быть может, пощадят нас, мы проживем еще несколько лет. Год жизни… Нищий старик умолял меня об одной ночи… Одна ночь, вся жизнь. Дети, у которых вся жизнь впереди… Мне вдруг захотелось отказаться от продолжения борьбы.

— Монсеньор, — сказал Руджеро, — вот давешний старик со своим зельем.

Придерживая Бартоломео за плечо, Руджеро протягивал мне пыльную бутылку с зеленоватой жидкостью. Я взглянул на нищего: морщинистое лицо, грязная борода, моргающие глаза. Если мне удастся избежать яда, удара кинжала, болезни, то когда-нибудь я стану таким же.

— И что за зелье? — спросил я.

— Я хотел бы говорить с тобой с глазу на глаз, — заявил Бартоломео.

Я сделал знак Руджеро:

— Оставь нас.

Катерина хотела подняться, но я придержал ее за запястье.

— От тебя у меня нет секретов. Что ж, говори, — велел я нищему.

Он взглянул на меня со странной усмешкой.

— В этой бутылке эликсир бессмертия, — сказал он.

— Всего-навсего!

— Ты мне не веришь?

Его грубая уловка заставила меня в свою очередь усмехнуться:

— Но если ты бессмертен, отчего ж ты боялся, что тебя сбросят в ров?

— Я не бессмертен, — бросил старик. — Бутылка нетронута.

— Так почему ты не выпил? — удивился я.

— А ты, ты осмелишься выпить это?

Я взял в руки бутыль; жидкость была мутной.

— Пей первым.

— Водится ли в этом дворце какая-нибудь мелкая живность?

— У Танкреда есть белая мышь.

— Вели ее отыскать, — сказал нищий.

— Раймондо, наш сын привязан к этой мышке, — предупредила Катерина.

— Принеси ее, Катерина! — велел я.

Она встала. Я насмешливо произнес, обращаясь к старику:

— Эликсир бессмертия. Отчего же ты раньше не додумался продать его? Тогда у тебя не было бы нужды попрошайничать.

Бартоломео, проведя пальцем по пыльному горлышку флакона, сказал:

— Из-за этой проклятой склянки мне и пришлось просить милостыню.

— Как это?

— Отец мой был мудрецом. Он спрятал флакон на чердаке и забыл о нем. Перед смертью он открыл мне свой секрет, посоветовав также забыть о нем. Мне было двадцать лет, а мне предлагали дар вечной юности: с какой стати было о чем-то заботиться?! Я продал отцовскую лавку, растратил его состояние. Каждый день я повторял себе: выпью это завтра.

— И ты не выпил? — спросил я.

— Я впал в бедность, но так и не посмел выпить. Подступила старость и вместе с ней недуги. Я говорил себе: выпью перед смертью. Когда твои стражники обнаружили меня в лачуге, где я укрывался, я не выпил.

— Еще есть время, — заметил я.

Он покачал головой:

— Мне страшно умереть, но вечная жизнь это так долго!

Катерина, поставив на стол маленькую деревянную клетку, молча вернулась на прежнее место.

— Смотри внимательно, — сказал старик.

Он потряс бутылочку, капнул чуть-чуть себе в ладонь и поймал мышь. Она слабо пискнула и ткнулась мордочкой в зеленую жидкость.

— Это яд, — сказал я.

Мышь вытянулась на ладони старика, замерев, будто в нее угодила молния.

— Подожди.

Мы ждали. Вдруг маленькое неподвижное тельце дрогнуло.

— Она просто спала, — сказал я.

— Теперь сверни ей шею, — сказал Бартоломео.

— Не надо, — возразила Катерина.

Бартоломео положил мышь мне на ладонь. Она была живая и теплая.

— Сверни ей шею, — повторил он.

Я резко сжал пальцы: мелкие косточки сломались. Я бросил мертвую мышь на стол.

— Вот.

— Смотри-смотри, — прошептал Бартоломео.

Мгновение мышь недвижно лежала на боку. Потом она поднялась и засеменила по столу.

— Она была мертва, — задумчиво произнес я.

— Она теперь вообще не умрет, — объявил старик.