Все люди - враги

Была секунда, когда Тони готов был убить ее.

Если бы он не выбросил в сад патроны, то задушил бы ее и застрелился сам. Но уже в следующую минуту все чувства в нем перевернулись. Не Маргарит рыдала перед ним, прижимаясь мокрым лицом к его лицу, а страдающее человеческое существо, в страданиях которого был повинен и он, и страдания эти нуждались в облегчении не меньше, чем его собственные. Он не мог не почувствовать к ней жалости, и жалость эта словно растопила немного своим теплом его собственную леденящую боль. Его всегда трогало страдание человеческого тела, и он обнял ее бережно и нежно, как обнял бы солдата, умираюнг.его от ран. Он не отрицал, что эта женщина волновала его плоть почти так же сильно, как ее смятение волновало его чувства, - так ли много у него привязанностей в жизни, чтобы он мог оттолкнуть ее чувство ради верности мечте? Он поцеловал ее в губы, потом мягко, но решительно отстранил от себя. Когда он заговорил, она жалобно смотрела на него глазами, полными слез, но Тони и сейчас почудилась в ней какая-то театральность, хотя он и огорчался, что она плачет... Он говорил медленно, словно подыскивая слова, и чувствовал, как руки ее безжизненно лежат в его руках.

– Я не хотел тебя обидеть, Маргарит. Если я в чем-то виноват перед тобой, мне очень, очень жаль. Но будь справедлива ко мне и согласись, что мы в прошлом году сошлись с тобой, ни о чем не думая, или, даже вернее сказать, с отчаяния, как тысячи и тысячи других, пытавшихся урвать хоть -немножко счастья от жизни, которая, казалось, ускользала от нас. Ведь правда, не так ли?

Она кивнула, глядя на него все так же пристально и печально, словно прощаясь с человеком, идущим на казнь. Это раздражало его, но он сдержался и продолжал!

– Ты говоришь, что я тогда был весел, а теперь мрачен. Позволь мне пояснить тебе это примером.

Когда человек состязается в беге, он продолжает бежать, хотя чувствует, что вот-вот упадет, но, когда бег окончен, он действительно падает и не может перевести дыхания. Вот так же и я, не могу перевести дыхания - дай мне возможность отдышаться.
– Он замолчал, но она ничего не ответила.

Он отвел глаза, чтобы не видеть ее пристального взгляда, и продолжал: Я почти не чувствую себя человеком, и я знаю, что в таком состоянии не способен жить ни с кем, вот почему я переехал сюда.

Мне предстоит долгая борьба с самим собой. Все во мне - смятение и хаос. Вряд ли я способен сейчас разобраться в себе самом или в чем бы то ни было.

Прежде всего мне нужно совладать со всеми разбуженными во мне бешеными, яростными инстинктами. Я должен восстановить контакт с людьми, повидать старых друзей, приобрести новых. В понедельник я поступаю на службу - все лучше, чем сидеть здесь и хандрить. Ты сейчас видишь перед собой не человеческое существо, а хаос. Возможно, я на некоторое время уеду...

– Куда?
– перебила она его резко.

– На континент, - ответил он уклончиво. Он хотел было чистосердечно признаться ей, что поедет искать Кэти, но усвоенная им мудрая осторожность удержала его.
– Ну, а что касается нас с тобой...

Ты должна дать мне свободу. Но выслушай меня.

Ты знаешь, что я... какие я питал к тебе чувства тогда, в Париже, до войны. Потом мы как будто отошли друг от друга, и..
– Он все еще не мог решиться произнести имя Кэти.
– Затем наступил этот военный год. Я уже не тот, что был в Париже, даже не тот, что был в прошлом году. У меня такое чувство, как будто я сорвался со скалы и разбился вдребезги и теперь стараюсь собрать себя по кусочкам. Сейчас у нас март. Дай мне передохнуть до ноября или декабря. Но что бы ни случилось, я всетаки хочу, чтобы мы остались друзьями, хорошими, близкими друзьями.

Он увидел, как лицо ее исказилось при этом обычном избитом предложении дружбы. И, стараясь утешить ее, прибавил;

– Будем друзьями хотя бы до тех пор... Может быть, обстоятельства сложатся так, - может быть, я почувствую, что смогу просить тебя быть моей женой... Ну вот! А теперь разреши мне умыться и одеться, и мы пойдем куда-нибудь вместе позавтракать. Куда бы нам пойти?

– Хочешь, в клуб "Нудль-ду"?

– Чтобы сидеть за столом, с этой оравой толстозадых "кончи" [Так в Англии называли уклонявшихся от военной службы якобы но моральным соображениям. (Прим. пер.)]. Ну их к черту!

– Тони, что за выражения!

– Прости, пожалуйста, - сказал Тони виновато.
– Теперь ты видишь, что мне в самом деле нужно немножко почиститься, не правда ли? Но ведь это действительно грязная компания.

– Лорд Фитц-Бальфур - член этого клуба!

– Ну его к ч... я хотел сказать в Нудль-ду. Мы каждый день хоронили людей получше его. Ну, не сердись. Прости меня. Тебе будет неприятно, если мы пойдем в какое-нибудь другое место?

– Пойдем куда хочешь, дорогой, - сказала она покорно, но таким обиженным тоном, что Тони всего передернуло. Он вспомнил трогательное самоотречение Кэти; "Хочешь сделать меня матерью твоего ребенка?" - и вздохнул. Затем молча отвернулся, захватил свою одежду и пошел в ванную комнату.

Когда Тони, уже одетый, вернулся в комнату, Маргарит сидела и курила. Волосы его теперь были приглажены, - стараясь унять невралгическую боль, он подставил голову прямо под кран. Головная боль не прошла, но он почувствовал себя бодрее и решил быть с Маргарит поприветливее.

– Ну что ж, пойдем?
– сказал он.

Маргарит надела шляпу, он подал ей пальто, затем подошел к камину, чтобы взять письмо к Кэти, Письмо исчезло. Он быстро повернулся к Маргарит:

– Отдай, мне, пожалуйста, письмо, Маргарит!

– Какое письмо?

– Письмо, которое ты взяла с камина.

– Я не брала никакого письма.

Лицо Тони вспыхнуло - как отвратительна эта мелочность, как оскорбительна! Не замечая, что повысил тон, он сказал отрывисто, словно отчитывая провинившегося солдата.

– Сейчас же отдай мне это письмо, или я отберу его у тебя силой.

Маргарит испугал его тон, а еще больше холодный злобный взгляд. Она с усмешкой протянула ему письмо.

– Пожалуйста, не разыгрывай из себя зарвавшегося унтер-офицера.

Он едва не ответил ей грубостью, но сдержался и молча взял письмо.

– Я хотел, чтобы мы были друзьями, а не врагами, Маргарит, - грустно промолвил он.

– На моем месте ты поступил бы так же.

– Могу поклясться, что я не...

– Да, так же, - перебила она, - если бы ты любил меня так, как я люблю тебя. Но ты не любишь.

Ты никого не любишь, кроме себя самого. Тебе, в сущности, не нужна женщина. Ты не способен любить по-настоящему.

Он посмотрел на нее с изумлением и невольно подумал: как трудно одному человеку узнать другого; эта мысль часто приходила ему теперь в голову.

– Может быть, ты и права, - ответил он не без некоторой иронии. И прибавил:

– Пойдем.

За завтраком настроение у обоих было невеселое, так как Маргарит все еще чувствовала себя обиженной и отнюдь не примирилась с предложением Тони "быть друзьями" в ожидании какой-то сомнительной перспективы выйти за него замуж в конце года. Ревность заставляла ее подозревать, что он уже вступил в переписку с Кэти, к которой она питала бешеную ненависть. Тони чувствовал эту ненависть: словно какой-то ток исходил от Маргарит, и ему казалось, что эта ненависть направлена против него. Он огорчался, но в то же время испытывал чувство облегчения, как будто это от чего-то освобождало его. Он был недостаточно проницателен и не догадывался, что ненависть эта была просто ревностью к незнакомой Кэти и что именно эта ревность, это чувство соперничества и приводили в исступление Маргарит. Тони, не догадываясь об этом, считал, что ненависть Маргарит в какой-то мере возвращает ему свободу, но, чтобы не огорчить ее, старался быть с ней поласковей, а Маргарит ошибочно принимала это за вновь вспыхнувшее к ней чувство. Конечно, Тони не мог относиться к ней безразлично. Она была когда-то воплощением его юношеской мечты о любви - он любил ее не такой, какой она была на самом деле, а такой, какой она жила в его воображении, и если бы он даже и не встретился с Кэти, разве его удовлетворила бы настоящая, живая Маргарит? Правда, они были любовниками, но это было безрассудство, безумие войны. Маргарит могла пробудить огонь желания Тони это хорошо знал. В окопах он долгие недели жил воспоминанием о ее прекрасном теле, этом горячем символе жизни среди страшной равнины смерти и тления...