Все люди - враги

Пусть побеждают сильные.

– Но для чего же тогда существует правительство?
– воскликнула Маргарит.

– Чтобы направлять борьбу.

Тони почувствовал, что ему пора прийти на помощь своей подруге по джунглям.

– Не могу согласиться с вами, что общество состоит из малярийных преступников и пичкающих их хинойг полисменов, - сказал он.
– Совершенно очевидно, что человеческое общество именно потому и существует, что ушло от законов джунглей, - который, кстати сказать, вовсе не закон, а анархия. Мы все Великий Эксперимент. Я не знаю, для чего нужен этот эксперимент и чем он вызван. И вы не знаете! Когда я настроен пессимистически, мне кажется, что он уже провалился. Мы прижаты к стене. И нам ничего другого не остается, как продолжать держаться.

– Наш дорогой Тони даже дома произносит прочувствованные речи, насмешливо сказал Уолтер, явно начитавшийся Уистлера.
– Или вы стали добрым христианином по Диккенсу под влиянием его "Рождественских повестей".

– Нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его, - сказал Тони.
– Можно сказать и так - никакой разницы нет. Все, что сформулировано, мертво. Мнемотехника для ленивцев. Задача в том, чтобы достичь полной гармонии с самим собой, с другими человеческими существами, со всеобщим уделом, с тем, что известно и что неизвестно, будь это тайна или бог.

– Довольно-таки честолюбивая программа, - сказал Гарольд.

– Почему бы вам не ограничиться разумной организацией общества, раз вы находите, что можно не считаться с элементарными фактами, чего на самом деле, конечно, делать нельзя.

– Да я вовсе не уверен, что мне именно это и нужно, - ответил Тони.

– А что же вам тогда нужно?
– воскликнул Уолтер, задетый этим оскорблением департамента проторенных дорог.
– Вы не признаете laissez-faire [Попустительства (фр.)], то есть закона джунглей. Единственная альтернатива - это какая-нибудь форма социализации, что по самой своей сути всецело вопрос экономики. А это в свою очередь сводится к собиранию точных статистических данных и правильному их использованию. Для этого нужен большой, хорошо подготовленный и толковый штат.

Маргарит вмешалась в разговор, прежде чем Тони успел ответить.

– Неужели необходимо пережевывать все это вновь? Как не надоело. У меня просто терпения не хватает слушать, как вы, мужчины, глубокомысленно рассуждаете о том, что бы вы стали делать, будучи диктаторами мира, которыми никогда не будете. Не вы создали жизнь, и не вам ее перестраивать. Поэтому живите как можете в свое удовольствие. Только школьники воображают, будто они могут переделать мир.

– Послушай, - сказал Тони, - ну, а если предположить, что это вопрос о переделке нас самих?

– Ну так и переделывайте себя, а мир оставьте в покое.

Тони засмеялся.

– Совершенно верно, - коротко сказал он.
– Налей-ка мне пуншу. Давайте напьемся и забудем на время обо всем.

Маргарит обрадовалась, решив, что заставила его замолчать. Она наполнила его бокал старинной серебряной разливательной ложкой для пунша с ручкой из черного дерева - свадебный подарок - и сказала:

– Мы должны сами заботиться о нашем спасении, не правда ли, дорогой?

– Вот именно, - иронически сказал Тони, - что верно, то верно. Пью за наше спасение.

Он отхлебнул глоток пунша, потом спросил:

– Тебе не кажется, что я налил слишком много рому?

– Нет, дорогой, по-моему, пунш превосходный.

– Очень хорош, - сказал Гарольд.

– Первый сорт, - добавил Уолтер.
– Я мог бы выпить еще.

Тони снова сел на вращающийся табурет у рояля и рассеянно поворачивался на нем то вправо, то влево. "Вот так всегда, - думал он, - они ухитряются заткнуть мне рот. Им нужно ровно десять минут, чтобы низвести человека от вечных истин до упрощенного "не слишком ли я-много-налил-рому-в-пунш?" Было бы гораздо легче разговаривать с кошкой - может быть, потому, что она не перебивает меня. Они сводят все к одной формуле - еда, платье, крыша над головой, механические игрушки и что скажут люди. И эти-то люди и есть настоящие и полезные. А кто я такой, чтобы критиковать их? Но разве я не приносил жертв их богам в течение шести лет, служа дочери Саула? Ах, боже мой, какой зверинец!

Вон там этот Уолтер, сидит, таращит свои совиные глаза на почти обнаженные груди Маргарит, а Гарольд ласкает ее своими плавниками-словами. Маргарит - священная птица-кошка, привыкшая к поклонению. А там Элен молча свернулась в зловещий клу-:

бок над какой-то чересчур удобоваримой книгой, точь-в-точь зеленая с золотом змея. Для них чтение - замена жизни или сна. Они не выносят ответственности сознательного состояния, хотят вырваться из него обратно в первобытную инертность. Только им не удается спать все время. Поэтому они забываются в безнадежных мечтах..."

Тут нить его мыслей внезапно оборвалась, глаза встретились с глазами Элен, которая пристально смотрела на него поверх книги каким-то особенным взглядом. В течение этих рождественских праздников Энтони уже не раз ловил на себе ее взгляд, но оставлял его без ответа, отчасти потому, что был поглощен своими обязанностями хозяина, а главным образом потому, что баялся осложнений и лжи, к которым это неизбежно привело бы. Правда, Маргарит проповедовала "свободу" и делала вид, что не интересуется его личными делами, поскольку он тоже в основном позволял ей делать все, что вздумается. Но эта так называемая свобода была в действительности иллюзией, модной светской болтовней, и Тони прекрасно знал, что стоит только Маргарит заподозрить его в каком-нибудь увлечении, она немедленно осадит его, резко натянув супружеские вожжи. И это будет озмачать либо окончательный разрыв, либо полное беспрекословное подчинение. А Элен не настолько интересовала его, чтобы он был готов бежать за ней и променять одну узду на другую. Раз уж он когда-то с отчаяния продался буржуазному благополучию, теперь ему ничего не остается, как соблюдать условия сделки. Что он и делал скрепя сердце.

И все же в этом взгляде Элен было что-то такое, на что он машинально откликнулся, совершенно вопреки здравому суждению. В ее глазах был такой отчаянный призыв, она так откровенно предлагала себя, что Тони почувствовал, как вся его плоть потянулась к ней, - бедняжка, неужели нет ни одного мужчины, который утешил бы тебя в своих объятиях? Не думая о том, что он подвергает себя риску, Тони встал с табурета, подошел к кушетке и сел в ногах Элен. Маленькая ширма совершенно скрывала ее от остальных гостей, которые расположились у камина и горячо обсуждали какие-то бессмысленные пьесы и бездарных актеров е тем упрямым пристрастием, которое в их заплесневелом мелкобуржуазном мирке сходит за тонкий ум. Тони был виден им, когда отклонялся назад, но наклоняясь к Элен, скрывался за ширмой. Поглощенное своими пикантными театральными новостями, общество, по-видимому, не заметило, что он перекочевал на другое место. Глаза его и Элен скэва встретились, но теперь в ее глазах было уже другое выражение - благодарности и вместе с тем торжества, которое должно было бы заставить его насторожиться. Смущенный напряженным молчанием, к которому его принуждал этот взгляд, и только для того, чтобы нарушить его и что-то сказать, Тони спросил:

– Как голова? Вам лучше?

– Гораздо лучше. Надеюсь, скоро боль совсем пройдет.
– Его чуть-чуть передернуло от этого откровенного намека, и он неловко продолжал:

– Вам не кажется, что здесь очень жарко и накурено?

– Нет.
– Ее, казалось, забавляло его смущение.
– Мне очень хорошо здесь.

Он мысленно досказал "около вас", что она, повидимому, и подразумевала; его несколько коробило от этого ухаживания, инициативу которого она хотела приписать ему, но в то же время чувствовал себя слегка польщенным.

– А как подвигается ваше чтение? Интересная книга?

– Да, мне она показалась интересной. Две женщины выходят замуж - обе неудачно выбрав себе мужа, причем, вероятно, каждый из них был бы подходящим мужем для другой.

Губы ее дрогнули, и Тони ясно увидел, что сюжет она выдумала, желая сделать ему признание. Повидимому, ее забавляло, что она делает это на глазах у Маргарит и у своего мужа.

– И что же происходит?
– спросил он.

– Этого я еще не знаю. Ужасно любопытно, что из всего этого выйдет.