Все мужчины её жизни
Шрифт:
Но не успела я ступить и пары шагов, как ощутила под ногой странное натяжение. И уже в следующую секунду, запутавшись в проводах от какого-то осветительного прибора, я летела прямиком на мольберт. Приземляясь, я выставила вперед руки, свалив для начала на пол любимое полотно Артура Тиграновича, а уж потом, для пущей убедительности, припечатала его сверху своим телом. Что-то острое, похожее на кованую подставку под вазу, прошло через холст навылет и остановилось в миллиметре от моего лица.
В комнате воцарилось гробовое молчание.
Не
– Э-э-э, я тут, кажется, картину немного испортила.
И тут нас накрыло душераздирающим воплем:
– Калужская Мона Лиза!!! А-а-а!
Это Харатьян-Рыжий, схватившись за голову, хлопнулся на колени и стал кататься по полу, рыдать и приговаривать:
– Все, мне крышка! Артур меня на куски порежет. Своему пуделю скормит! А-а-а!
Чего он только не делал! И волосы на себе рвал, и головой об стену бился! В общем, переживал сильно. Мне даже неудобно перед ним стало, честное слово.
Тогда Ладка решительно подошла к мольберту. К этому времени я уже поставила картину на место и теперь услужливо отряхивала изображенную на ней даму, на месте лица которой зияла здоровенная дыра.
Задумчиво оглядев картину с разных ракурсов, Ладка сказала:
– Ладно, Витусик, не дрейфь! Сейчас намалюем тебе твою Мону Лизу. Хрен отличишь!
Харатьян-Рыжий хоть и не поверил, но орать стал уже немного тише.
Тут и Ксения, осмелившись наконец отпустить свое сокровище, тоже стала поддакивать:
– Да здесь рисовать-то тьфу! Плевое дело! Только вот не понятно, какое у женщины было лицо.
Мы стали стягивать дыру. Теперь уже все вместе. Даже Кощей с Харатьяном-Рыжим подключились (причем один из них ржал, а второй продолжал нагнетать про пуделя). Тем не менее какие-то фрагменты лица Моны Лизы были утрачены навсегда, что не давало возможности полностью воссоздать образ калужской красотки.
Казалось бы, дело зашло в тупик. Но тут Виталик, внимательно посмотрев на Ксюшиного строптивца, как завопит:
– Елки-палки, братцы! Она же – копия Кощей! Только ему волосы нужно собрать.
Все в изумлении уставились на вытянутое, худое лицо Шурика в обрамлении сальных паклей, на его бледно-голубые, ничего не выражающие глаза и длинный нос с горбинкой.
В результате осмотра, похоже, не я одна задалась вопросом, почему же тогда картина художника называлась не «Калужская Баба-яга». Ладка тоже осторожно спросила:
– Витусик, ты уверен?
– Отвечаю! Один в один! – горячо заверил тот.
– Ну что ж, тогда приступим! – по-деловому сказала Графова. – Так, Ксю, ты будешь мне помогать. Виталик и Ира, займитесь Кощеем. Ты, Ирка, причеши его, подкрась, если нужно. А ты, Виталик, смотри за неточностями. Подсказывай Ирке если что.
– Кого? Меня подкрасить?! – выпучился музыкант – и давай хохотать.
Так мы его, хохочущего, и поволокли в ванную. Виталик сказал, что у Артуровой мадонны вдоль лица ниспадала
пушистая прядь. А как нам распушить волосы Кощея, если на них рыбу можно жарить?Вымыв Шурику голову, я теперь сушила их феном. Музыкант покорно сидел, с любопытством поглядывая, как я кругами хожу возле него. Особенно вдохновляясь, когда моя грудь оказывалась прямо у него под носом. Тогда он садился ровнее, вел себя смирно и только самым бесстыдным образом пялился в вырез моей кофточки.
Потом я причесала и собрала его волосы в хвост, прикидывая в зеркало, какой макияж смог бы сделать это лицо хоть чуточку более женственным. Виталик, желая меня как-то направить, стоял зажмурившись, уйдя в глубокие воспоминания.
– Значит, так, – снизошло на него первое откровение, – сюда накладывай голубого! Погуще! – добавил он и снова зажмурился.
Пока я обрабатывала тенями веки Кощея, всплыли и другие подробности. Оказывается, глаза Моны Лизы были снизу подведены синим карандашом, а под бровями угадывалось много серого и самая малость бордо.
Когда я, под чутким руководством Виталика, перенесла всю эту радугу на лицо Кощея и к тому же начесала волосы и зафиксировала часть их на затылке заколкой-крокодилом, перед нашими глазами предстал самый разудалый трансвестит из когда-либо мною виденных.
– Ах, красава! – пришел в неописуемый восторг Харатьян-Рыжий. – То, что доктор прописал!.. Однако поспешим, друзья! Нас с вами уже заждались наверху.
Мы с двух сторон подхватили Кощея под руки, не давая ему возможности увидеть себя в зеркало. А то взбунтуется еще, чего доброго, пошлет нас куда подальше! И стали оттаскивать его от ванной. Но Шурика происходящее, кажется, забавляло. Во всяком случае, позировать он шел добровольно. А перед входом в мастерскую приосанился и поправил воображаемую грудь.
К нашему появлению Ладка с Ксенией уже успели закрепить на мольберте чистый холст. Подготовить все для предстоящей работы. И теперь, сверяясь с ушедшим в отставку шедевром, разложенным на полу, смешивали краски.
При виде живой Моны Лизы старшая из сестер вскричала с насмешливым изумлением:
– Хар-ро-о-ош!
А младшая, не в силах выдавить ни слова, залилась звонким продолжительным смехом.
Калужская мадонна смущенно переминалась возле стула, который, судя по всему, был подготовлен именно для нее.
– Садись, садись, – приободрила ее Ладка. – Не стесняйся!
Кощей брякнулся, широко расставив ноги и скрестив руки на груди.
– Ну, ты сел…
– Витусик! – сразу же отвлеклась от него Графова. – Теперь нам нужно что-то вроде балахона. Широкий плащ или, на худой конец, сойдет покрывало. Вон, видишь на картине, во что она одета.
– Это ряса монашки. – пояснил Виталик.
– Ну, вот-вот, давай нам рясу!
Пока Виталик ходил, Ладка как следует усадила «натурщицу»:
– Так, ноги сдвинь. Спину держи прямее! Голову чуть наклони. Подбородок не опускай. Вот! Вот так и замри!