Все мужчины её жизни
Шрифт:
– Мда? – с сомнением протянула Оксанка. – Ну ладно! Давай будем знакомиться. Как ты думаешь, он в онлайне сейчас?
– Ага. Вот видишь, напротив его ника цветочек зеленый?
– Вижу, понятно. Ну-ка, убери клешни тогда! Я ему напишу что-нибудь эндакое.
Я послушно отодвинулась, и Оксанка молниеносно набила:
«Здравствуй, Альбинос!»
– Стой! Не отправляй! – заорала я. – Что ты делаешь? Кто так мужиков клеит?
– А чего? Я просто поздоровалась…
– Смотри, как надо!
Отпихнув свою горемычную, я набрала:
«Сударь! Вы настолько туманный, что я никак
Отправила сообщение и, блестя глазами, задрала голову на Оксанку. Та хмуро глянула на меня, и мы стали ждать ответа. Он пришел почти сразу:
«Я весь внимание, сударыня!»
– О, мон амур! – радостно потерла ладони я. – Как я обожаю таких, которые могут ответить в тон!
– Дай! – снова влезла Оксанка. – Сейчас мы посмотрим, как он будет выкручиваться!
И написала:
«Послушайте, гражданин Альбинос! Вы чувствуете в себе силы затмить собой человека, которого я люблю?»
Я возмутилась:
– Мать, ты чего делаешь-то? Нельзя же так в лоб! Хотя бы заинтригуй его для начала.
Но было поздно. Сообщение ушло.
Оксанка, налив нам еще по стопке, нравоучительно заметила:
– Ир, если мы ищем мою судьбу, то твои игры здесь уже ни при чем. Человек должен четко понимать, что я собой представляю и хочет ли он иметь дело с такой прелестницей. А я должна понимать, на одной мы с ним волне или нет.
Я еще не успела ничего возразить, когда высветился новый ответ. Мы прильнули к монитору и прочли следующее:
«Увы, гражданка Рымбаева! Нам с вами не под силу одолеть любовь! И я здесь отнюдь не для того, чтобы зализывать чьи-то раны!»
– Прикинь! – уважительно, но в то же время с легкой обидой в голосе сказала Оксанка. – Ну, на нет и суда нет! Как скажет моя Мурашова: «Чешите грудь паяльной лампой»!
– Да ну тебя! – отмахнулась я. – Такого кадра спугнула!
Лично я была не намерена ставить точку в столь обнадеживающем начале. Поэтому, немного подумав, настрочила:
«Сударь! Произошло досадное недоразумение! Прошу Вас простить мою кузину, дерзнувшую вклиниться в нашу изысканную беседу. Она юна и безутешна в любви. Я же, право слово, полна раскаяния!»
– Ух, ты! – восхищенно выдохнула Дорохова. – Наташа Ростова к Андрею Болконскому! А я – кузина! Дурнушка Пьер Безухов.
– Пьер Безухов был мужчиной.
– Неважно. Заодно он был дурнушкой. – Оксанка зевнула. – И вообще, сейчас дождусь, что он тебе ответит, и фильм себе какой-нибудь поставлю. Все равно ты одеяло на себе перетянула.
– Неправда! Я для тебя стараюсь.
Ответа не было долго. Мы даже стали подумывать, что Альбинос сорвался-таки с крючка. Но потом он все же написал:
«Сударыня! Никоим образом не претендую на Ваши извинения. Напротив, почту за честь – быть удостоенным внимания столь восхитительной женщины. Кузине Вашей сочувствую, но впредь предпочитаю общаться исключительно с Вами!»
И я вступила в свою самую романтичную в жизни переписку.
Грешна. Я уже давным-давно воспринимаю мужчин как средство для выживания. Устав обжигаться, я больше не ждала от долгосрочных отношений ничего, кроме боли. И к ним я теперь не стремилась. Все эти встречи и расставания, бесконечная череда знакомств – все это было с единственной целью: успешно следовать по зыбкому болоту жизни и не уйти на дно. Держаться на поверхности,
перескакивая от одного толстого кошелька к другому. И, пока еще оставалось время, самой создать под ногами твердое основание.Я точно знала, что миром, где я живу, правит корысть. Я очерствела и думать забыла о том, что где-то по земле ходит ОН. Тот, кого я прежде так ждала и искала. А с годами, отчаявшись встретить, успела забыть.
И вот теперь, читая послания от незнакомого мне человека, я понимала, что душа моя оживает, оттаивает. Не видя его и даже не представляя, какой он, ни словом, ни полусловом не обмолвившись о чем-то интимном, я испытывала страшное возбуждение. Меня неумолимо влекло к этому иллюзорному образу.
Вот он – средневековый ученый. В белой рубахе с широкими рукавами, небрежно заправленной в брюки. Он швыряет в огонь исписанные листы – свои невоплощенные замыслы.
А теперь он – странник, сошедший с проторенного пути, чтобы грудью встретить хлынувший дождь. Простирающий к нему руки, ловящий губами каждую холодную каплю.
Я сидела ни жива ни мертва, боясь потревожить эту игру воображения.
Мы писали друг другу свои истории маленькими отрывками, полунамеками, лишь отчасти приспускающими маски с наших лиц. Он представлялся мне героем, быть может, чуть более благородным, чуть более мужественным, чем был на самом деле. Я же описывала героиню, помоложе и понаивнее, чем была в действительности. Но это было так увлекательно, что я совершенно забыла о присутствии Дороховой, которая все так же сидела через стол от меня и с брезгливым выражением лица пялилась в телевизор.
Кажется, она поставила себе фильм ужасов, объяснив это желанием, чтобы кому-то было хуже, чем ей.
Вспомнила я о ней только потому, что в какой-то момент Оксанка сказала:
– Знаешь, что меня больше всего умиляет?.. Смотри! Вон, видишь, из окна вываливается какая-то разложившаяся масса… Ну вот. А умиляет меня представление о том, как человек, сыгравший эту роль, прибегает домой с кассетой, собирает перед телевизором всю родню и ставит фильм. И они все смотрят, а он им с какой-то периодичностью шепчет: «Ща, ща, ща, уже скоро!» А когда до этого места доходит, он бац на стоп-кадр! И сидит такой весь покрасневший от гордости… Его в виде этой разложившейся массы узнать-то нельзя. Но домочадцы все равно за него рады и по плечу хлопают: мол, молодец, братишка, такую роль вытянул!..
Я матюгнулась. Дорохова своим бредом сбила меня с очень удачно составленной фразы. Про то, как моя героиня, впервые полюбив, обожглась. Попытки вспомнить успехом не увенчались. Но по уцелевшим в памяти фрагментам мне почти удалось придумать эквивалент, когда Оксанкин голос опять вторгся в мое сознание:
– Блин, Чижова! А ты в курсе, сколько времени? Ты, вообще, представляешь, что нам через два часа вставать, а я пьяная вхлам?! Завтра уделаю весь самолет. А с нами еще крендель какой-то летит, не то Вероникин родственник, не то друг семьи. Супер!
– Как два часа?
Действительно, часы показывали половину четвертого. Пришлось мне, чтобы не снисходить до банальностей, скрыться, как Золушке, оставив на прощание вместо башмачка интригующее:
«Ах, сударь, как мне было с Вами хорошо!..»
Витька явился без пятнадцати шесть.
На момент его прихода мы с Дороховой тупо сидели на краю ванны, опустив руки в раковину под струйку теплой воды.
– Ты как? – спросила я ее.
– Как никогда, – отозвалась она.