Все начинается с любви…

Таежные цветы

Не привез я таежных цветов —извини.Ты не верь, если скажут, что плохи они.Если кто-то соврет,что об этом читал…Просто эти цветылуговым не чета!В буреломах на кручахпылают жарки,как закат,как облитые кровью желтки.Им не стать украшеньем городского стола.Не для них отшлифованный блеск хрусталя.Не для них!И они не поймут никогда,что вода из-под крана —это тоже вода…Ты попробуй сорви их!Попробуй сорви!Ты их держишь,и кажется, руки в крови!..Но не бойся,цветы к пиджаку приколи.Только что это?Видишь?Лишившись земли,той,таежной,неласковой,гордой земли,на которой они на рассвете взошли,на которой роса и медвежьи следы,начинают стремительно вянуть цветы!Сразу гаснут они.Тотчас гибнут они…Не привез я таежных цветов.Извини.

«Нахохлятся тяжелые колосья…»

Нахохлятся тяжелые колосьяпо всей земле, размякшей и огромной.Потом настанет осень.Хлынет осень,сиреневым морозом травы тронув.И длинный дождь, с три короба наплакав,лесную чащу с головой накроет,разлапистые листья покоробит…Опавшие,в оранжевых накрапах,они цветным пластом на землю лягути будут глухо чавкать под ногами.И вспоминать о светлом птичьем гаме,о месяце грибов и спелых ягод…И медленное солнце будет таять.И незаметно удлинится время.И в сотый раз я не смогу представить,как выглядятиюньские деревья.

«Отволнуюсь…»

Отволнуюсь. Отлюблю. Отдышу.И когда последний часгрянет, звеня, —несговорчивую смерть попрошудать пожить мне.Хотя б два дня.И потом с нелегким холодом в боку —через десять тысяч дорог —на локтях,изодранных в кровь,я сюдасебяприволоку!..Будет смерть за мною тихо ковылять.Будет шамкать: «Обмануть норовишь?!»Будет, охая, она повторять:«Не надейся…Меня не удивишь…»Но тогда я ей скажу: «Сама смотри!»И на Ниду,как сегодня,как всегда,хлынут бешеные краски зари!Станет синею-пресиней вода.Дюны вздрогнут,круто выгнув хребты,будто львицы, готовые к прыжку.И на каждую из них с высотыупадет по голубому цветку.Пробежит по дюнам ветер,и онизамурлычут, перейдя на басы,А потом уснут,в закат уронивжелтоватые мокрые носы.Задевая за тонкие лучи,будут птицы над дюнами звенеть.И тогда — хотите верьте или нет —закричу не я,а смерть закричит!Мелко-мелко задрожит коса в руке.Смерть усядется, суставами скрипя.И заплачет…Ей, старухе, карге,жизнь понравитсябольшесебя!

Так и надо

Не поможет здесь ни песня и ни ласка.В доме все воспринимают без обид:лишь тогда,когда качается коляска,мальчик спит…Слышно:за стеной соседи кашляют.Слышно:ветер снег сдувает с крыш.Я не знаю, что врачи на это скажут,но, по-моему, отлично, что малыш,только именем одним еще отмеченный,примеряющийся к жизни еле-еле,ничего пока не видевший,трехмесячный, —и уже стоянкине приемлет.Так и надо —он увидит страны разные!Так и надо —задохнется на бегу!..Я с коляски тоже начал странствия —до сих пор остановитьсяне могу.

«Я родился…»

Я родился — нескладным и длинным —в одну из влажных ночей.Грибные июньские ливнизвенели,как связки ключей.Приоткрыли огромный мир они,зайчиками прошлись по стене.«Ребенокудивительно смирный…» —врач сказал обо мне.…А соседка достала карты,и они сообщили, чтобуду я не слишком богатым,но очень спокойным зато.Не пойду ни в какие бури,неудачи смогу обойтии что дальних дорогне будетна моем пути.Что судьбою, мне Богом данной(на ладони вся жизнь моя!),познакомлюсь с бубновой дамой,такой же смирной,как я…Было дождливо и рано.Жить сто лет кукушка звала.Но глупые карты врали!А за ними соседка врала!Наврала она про дорогу.Наврала она про покой…Карты врали!..И слава богу,слава людям, что я не такой!Что по жилам бунтует сила,недовольство собой храня.Слава жизни!Большое спасибоейза то, что мяла меня!Наделила мечтой богатой,опалила ветром сквозным,не поверилабабьим картам,а поверилаливням грибным.

Концерт

Сорок трудный год.Омский госпиталь…Коридоры сухие и маркие.Шепчет старая нянечка:«Господи!..До чего же артисты маленькие…»Мы шагаем палатами длинными.Мы почти растворяемся в нихс балалайками, с мандолинамии большими пачками книг…Что в программе?В программе – чтение,пара песенвоенных, правильных…Мы в палату тяжелораненыхвходим с трепетом и почтением…Двое здесь.Майор артиллериис ампутированной ногой,в сумасшедшем бою под Ельнейна себя принявший огонь.На пришельцев глядит он весело…И другой — до бровей забинтован, —капитан, таранивший «мессера»три недели назад над Ростовом…Мы вошли.Мы стоим в молчании…Вдругсрывающимся фальцетомАбрикосов Гришка отчаяннообъявляет начало концерта.А за ним,не вполне совершенно,но вовсю запевале внимая,о народной поем, о священнойтак,как мы ее понимаем…В ней Чапаев сражается заново,краснозвездные мчатся танки.В ней шагают наши в атаки,а фашисты падают замертво.В ней чужое железо плавится,в ней и смерть отступать должна.Если честно признаться,нравитсянамтакая война…Мы поем…Только голос летчикараздается.А в нем – укор:«Погодите…Постойте, хлопчики…Погодите…Умер майор…»Балалайка всплеснула горестно.Торопливо,будто в бреду……Вот и все о концерте в госпиталев том году.

«Почем фунт лиха?..»

– Почем фунт лиха?– Не торгуюлихом.Дверь в детство открывается со скрипом.В который размне память подсказалапустынную дорогу до базара.А на базаре шла торговлялихом!Оно в те годыназывалось жмыхом.Сырыми отрубями называлосьи очередью длинной извивалось.Оно просило сумрачно и сонно:– Куплю буханку за четыре сотни…– Меняю сапоги на поллитровку…Оно шагами меряло дорогу.В дома входило,улиц не покинув,то строчкою:«Оставлен город Киев…»То слишком ясной,слишком неподробнойказенною бумагой похоронной.И песни вдовьиначинались тихо:«Ой, горюшко!..Ой, лишенько!..Ой, лихо!..»Глазами мудрецовсмотрели дети.Продать все это?За какие деньги?Кто их чеканит?Из чего чеканит?Кто радости от горяотсекает?..Да, люди забывают о потерях.Обманы терпят.И обиды терпят.Да, пламя гаснет.Стоны затихают.И даже вдовьи слезывысыхают.И снова людям новый век отпущен.Но память возвращается к живущим.Приходит память,чтобы многократноперехлестнуть календари обратно.Она в ночи плывет над головамии говорит неслышными словамио временисуровом и великом.Я помню все.Я не торгуюлихом.

«Я жизнь люблю безбожно…»

Я жизнь люблю безбожно!Хоть знаю наперед,что — рано или поздно —настанет мой черед.Я упаду на камнии, уходя во тьму,усталыми рукамиземлю обниму…Хочу, чтоб не поверили,узнав,друзья мои.Хочу, чтоб на мгновениеохрипли соловьи!Чтобы, впадая в ярость,весна по свету шла…Хочу, чтоб тысмеялась!И счастлива была.

Солнце

Это навсегда запомни тыи людям расскажи…Солнце начинает в комнатестроить этажи.Солнце продолжает древнюютихую игру —тянет сквозь окно из временитонкую иглу.Вот плывет игла,раздваивается,шире становясь.Ветром с потолка сдуваетсясолнечная вязь.Вот и солнечные зайцы —эй,посторонись! —в зеркало, как в пруд, бросаютсяголовами вниз.И, тугим стеклом отброшенные,вмиг осатанев,скачут легкими горошинамипо крутой стене.Вся стена — в неровных линиях,в крапинках стена…Солнце яростными ливнямихлещет из окна!Не лучи уже, а ворохинитейпламенных и сочных…Съели солнечные волкизайцев солнечных.

Друг

Мы цапаемся жестко,Мы яростно молчим.Порою — из пижонства,порою — без причин.На клятвы в дружбе крупныеглядим как на чуму.Завидуем друг другу мы,не знаю почему…Взираем незнакомос придуманных высот,считая, что другомуотчаянно везет.Ошибок не прощаем,себя во всем виним.Звонить не обещаем.И все ж таки звоним!Бывает:в полдень хрупкиймне злость моя нужна.Я поднимаю трубку:«Ты дома, старина?..»Он отвечает:«Дома…Спасибо – рад бы…Но…»И продолжает томно,и вяло,и темно:«Дела… Прости… Жму руку…»А я молчу, взбешен.Потом швыряю трубкуи говорю:«Пижон!!»Но будоражит в полночьзвонок из темноты…А я обиду помню.Я спрашиваю:«Ты?»И отвечаю вяло.Уныло.Свысока.И тут же оловяннобубню ему:«Пока…»Так мы живем и можем,ругаемся зазря.И лоб в раздумьях морщим,тоскуя и остря.Пусть это все мальчишествоминые назовут.Листы бумагичистымичетвертый день живут, —боюсь я слов истертых,как в булочной ножи…Я знаю:он прочтет ихи не простит мнелжи!

Костер

Умирал костер, как человек…То устало затихал,то вдругвздрагивал, вытягивая вверхкисти желтых и прозрачных рук.Вздрагивал, по струйке дыма лез,будто унести хотел с собойэтот душный, неподвижный лес,от осин желтеющих рябой,птиц неразличимые слова,пухлого тумана длинный хвост,и траву, и россыпь синих звезд,тучами прикрытую едва.