Все обещало мне его

Голос памяти

Мир – лишь луч от лика друга,

Все иное – тень его.

Н. Гумилев

* * *

Широко распахнуты ворота,Липы нищенски обнажены,И темна сухая позолотаНерушимой вогнутой стены.Гулом полны алтари и склепы,И за Днепр широкий звон летит.Так тяжелый колокол МазепыНад Софийской площадью гудит.Все грозней бушует, непреклонный,Словно здесь еретиков казнят,А в лесах заречных, примиренный,Веселит пушистых лисенят.1921

* * *

Почернел, искривился бревенчатый мост,И стоят лопухи в человеческий рост,И крапивы дремучей поют леса,Что по ним не пройдет, не блеснет коса.Вечерами над озером слышен вздох,И по стенам расползся корявый мох.Я встречала тамДвадцать первый год,Сладок был устамЧерный, душный мед.Сучья рвали мнеПлатья белый шелк,На кривой соснеСоловей не молк,На условный крикВыйдет из норы,Словно леший дик,А нежней сестры.По полю бегом,Через речку вплавь,Да зато потомНе скажу: оставь.

* * *

Тот август, как желтое пламя,Пробившееся сквозь дым,Тот август поднялся над нами,Как огненный серафим.И в город печали и гневаИз тихой Корельской землиМы двое – воин и дева —Студеным утром вошли.Что сталось с нашей столицей,Кто солнце на землю низвел?Казался летящей птицейНа штандарте черный орел.На дикий лагерь похожимСтал город пышных смотров,Слепило глаза прохожимСверканье пик и штыков.И серые пушки гремелиНа Троицком гулком мосту,А липы еще зеленелиВ таинственном Летнем Саду.И брат мне сказал: «НасталиДля меня великие дни.Теперь ты наши печалиИ радость одна храни».Как будто ключи оставилХозяйке усадьбы своей,А ветер восточный славилКовыли приволжских степей.

Встреча

Зажженных рано фонарейШары висячие скрежещут,Все праздничнее, все светлейСнежинки, пролетая, блещут.И, ускоряя ровный бег,Как бы в предчувствии погони,Сквозь мягко падающий снегПод синей сеткой мчатся кони.И раззолоченный гайдукСтоит недвижно за санями,И странно ты глядишь вокругПустыми светлыми глазами.1919

* * *

Не бывать тебе в живых,Со снегу не встать.Двадцать восемь штыковых,Огнестрельных пять.Горькую обновушкуДругу шила я.Любит, любит кровушкуРусская земля.

Колыбельная

Далеко в лесу огромном,Возле синих рек,Жил с детьми в избушке темнойБедный дровосек.Младший сын был ростом с пальчик, —Как тебя унять,Спи, мой тихий, спи, мой мальчик,Я дурная мать.Долетают редко вестиК нашему крыльцу,Подарили белый крестикТвоему отцу.Было горе, будет горе,Горю нет конца,Да хранит святой ЕгорийТвоего отца.

* * *

Пока не свалюсь под заборомИ ветер меня не добьет,Мечта о спасении скоромМеня, как проклятие, жжет.Упрямая, жду, что случится,Как в песне случится со мной,Уверенно в дверь постучитсяИ, прежний, веселый, дневной,Войдет он и скажет: «Довольно,Ты видишь, я тоже простил»,Не будет ни страшно, ни больно.Ни роз, ни архангельских сил.Затем и в беспамятстве смутыЯ сердце мое берегу,Что смерти без этой минутыПредставить себе не могу.1921

* * *

На пороге белом рая,Оглянувшись, крикнул: жду,Завещал мне, умирая,Благостность и нищету.И когда прозрачно небо,Видит, крыльями звеня,Как делюсь я коркой хлебаС тем, кто просит у меня.А когда, как после битвы,Облака плывут в крови,Слышит он мои молитвы,И слова моей любви.1921

* * *

Заплаканная осень, как вдоваВ одеждах черных, все сердца туманит.Перебирая мужнины слова,Она рыдать не перестанет.И будет так, пока тишайший снегНе сжалится над скорбной и усталой…Забвенье боли и забвенье нег —За это жизнь отдать не мало.1921

* * *

Соблазна не было. Соблазн в тиши живет,Он постника томит, святителя гнететИ в полночь майскую над молодой черницейКричит истомно раненой орлицей.А сим распутникам, сим грешницам любезнымНеведомо объятье рук железных.

* * *

Буду черные грядки холить,Ключевой водой поливать;Полевые цветы на воле,Их не надо трогать и рвать.Пусть их больше, чем звезд зажженныхВ сентябрьских небесах, —Для детей, для бродяг, для влюбленныхВырастают цветы на полях.А мои – для святой СофииВ тот единственный светлый день,Когда возгласы литургииВозлетят под дивную сень.И, как волны приносят на сушуТо, что сами на смерть обрекли,Принесу покаянную душуИ цветы из Русской земли.

* * *

Ты мне не обещан ни жизнью, ни Богом,Ни даже предчувствием тайным моим;Зачем же в ночи перед темным порогомТы медлишь, как будто счастьем томим?Не выйду, не крикну: «О, будь единым,До смертного часа будь со мной!»Я только голосом лебединымГоворю с неправедною луной.1915

* * *

Покинув рощи родины священной [2] И дом, где муза, плача, изнывала,Я, тихая, веселая, жилаНа низком острове, который, словно плот,Остановился в пышной Невской дельте.О, зимние, таинственные дниИ милый труд, и легкая усталость,И розы в умывальном кувшине!Был переулок снежным и недлинным.И против двери к нам стеной алтарнойВоздвигнут храм Святой Екатерины.Как рано я из дома выходила,И часто по нетронутому снегу,Свои следы вчерашние напрасноНа бледной, чистой пелене ища,И вдоль реки, где шхуны, как голубки,Друг к другу нежно, нежно прижимаясь,О сером взморье до весны тоскуют,Я подходила к старому мосту.Там комната, похожая на клетку,Под самой крышей в грязном шумном доме,Где он, как чиж, свистал перед мольбертомИ жаловался весело, то грустноО радости не бывшей говорил.Как в зеркало глядела я тревожноНа серый холст, и с каждою неделейВсе горше и страннее было сходствоМое с моим изображеньем новым.Теперь не знаю, где художник милый,С которым я из голубой мансардыЧерез окно на крышу выходила,Чтоб видеть снег, Неву и облака,Но чувствую, что Музы наши дружныБеспечной и пленительною дружбой,Как девушки, не знавшие любви.

2

Расширенный вариант стихотворения, опубликованного в «Подорожнике» 1914 года.

II

Смеркается, и в небе темно-синем,Где так недавно храм ЕрусалимскийТаинственным сиял великолепьем,Лишь две звезды над путаницей веток,И снег летит откуда-то не сверху,А словно подымается с земли,Ленивый, ласковый и осторожный.Мне странною в тот день была прогулка.Когда я вышла, ослепил меняПрозрачный отблеск на вещах и лицах,Как будто всюду лепестки лежалиТех желто-розовых некрупных роз,Название которых я забыла.Безветренный, сухой, морозный воздухТак каждый звук лелеял и хранил,Что мнилось мне: молчанья не бывает.И на мосту, сквозь ржавые перилаПросовывая руки в рукавичках,Кормили дети пестрых жадных уток,Что кувыркались в проруби чернильной.