Все пути ведут на Север

Вечером из шатра, с Вандиной помощью, выбралась Корделия. Взглянув на нее, Грэм только головой покачал — это было создание, совершенно не приспособленное для далеких путешествий — тоненькая девочка с нежным, почти прозрачным лицом, с огромными серыми глазами, с волосами бледного золота, заплетенными в косу, и с плавными, неспешными движениями. Представить ее в кольчуге, в гуще битве, с оружием в руках было просто невозможно. Но ведь как-то ее ранили?.. Какая же беда выгнала ее из родительского дома, заставила пуститься в дальний путь? Ей бы сидеть в беседке, увитой плющом, и перебирать струны арфы, вторя соловьиному пению; или скользить по паркету в бальной зале, в наряде из невесомого шелка, с цветами в волосах… Даже мужское платье выглядело на ней дико…

На Грэма она посмотрела с любопытством, но без неприязни. Нежным тихим голосом задала несколько вопросов — в основном о его родных краях, о семье. Оказывается, она бывала в Наи; ее семейство водило дружбу с несколькими тамошними семьями. Грэм мысленно похвалил себя за то, что не назвал медейцам свою фамилию — не доставало еще, чтоб оказалось, что Корделия знает его отца. На ее вопрос о семье он ответил, что отца почти не помнит, мать его тоже умерла рано, и он воспитывался при храме.

— Так ты, должно быть, умеешь читать? — полюбопытствовала Корделия.

— Умею, храмовники научили.

— Ты очень хорошо говоришь по-медейски, — похвалила она. — Нашему языку ты тоже в храме обучился?

— Нет, медейский я уже выучил сам, позже. Да и говорю на нем, на самом-то деле, неважно.

— Я немного знаю наи, — перешла она вдруг на его родной язык. — Но он тяжело мне дается, у вас очень сложное произношение.

Грэм улыбнулся.

— Про нас говорят, что мы не говорим, а заикаемся.

— Да, есть такое, — смущенно засмеялась Корделия.

В целом, она даже понравилась Грэму. В ней не было той заносчивости, которая сквозила в каждом слове Ванды, и резкости, которая отличала ее движения. Если уж и влюбляться, то именно в такую девушку — тихую, нежную, покорную и верную. Такая, даже если и не ответит взаимностью, всегда найдет верные слова, которые утешат разочарованного влюбленного и исцелят разбитое сердце… Правда, Грэм надеялся, что уж до разбитого сердца дело не дойдет.

Оге, который к вечеру совсем было загрустил, вдруг встрепенулся и предложил выпить вина за скорейшее выздоровление Корделии. Его предложение встретили с энтузиазмом; из поклажи извлекли бурдюк с вином, который и пустили по кругу. Глотнув из него в свою очередь, Грэм удивленно мотнул головой — вино было бархатистое и терпкое, ароматное и сладкое, такого ему не приходилось пробовать много лет.

— Вот это да! Ну и вино, неужто стащили из королевского погреба?

К его удивлению, в обращенном на него взгляде Ванды мелькнуло беспокойство.

— С чего ты взял — про королевский погреб?

Грэм пожал плечами:

— Слишком хорошо для любого другого погреба, вот и все. А что? Неужто угадал?

— Ты так хорошо разбираешься в винах? — холодно спросил Ив, забирая у него бурдюк и прикладываясь к горлышку.

— Вообще-то нет… Да в чем дело? Вы и вправду его стащили?

— Представь себе — нет, — отрезал Ив. Встряхнув опустевший бурдюк, он с некоторым сожалением отбросил его в сторону и встал. — Давайте, что ли, спать. Темнеет…

Караулить Грэму снова выпало под утро. Засыпая в шатре под мирное сопение Оге, он думал о том, что вот сейчас, в эту самую минуту, Ив сидит рядом с Вандой и, наверное, по своему обыкновению молчит, дубина стоеросовая. А может, и не молчит, может, они тихонько вспоминают дни детства… общие игры… общую беду, их настигшую.

Миновала еще одна ночь, потянулся еще один мучительный день. Затем еще одна ночь и еще один день… Каждое утро начиналось с того, что Ив уходил к ручью, раздевался по пояс и, невзирая на холод, — даже смотреть на него было зябко, — тщательно мылся. Потом там же, у воды, так же тщательно брился. Оге каждый раз подшучивал над ним, уверяя, что он уделяет своей внешности больше внимания, чем девица на выданье, но Ив его насмешки игнорировал. По-видимому, в его правилах было не распускать себя ни при каких обстоятельствах. Это было весьма похвально; Грэм готов был преклониться перед его силой воли, но самому ему было лень каждое утро истязать себя бритвой; и он медленно обрастал щетиной, такой же белой, как и его шевелюра. Рыжий Оге с бритвой тоже не очень дружил, но у него и бородка была еще юношеская, реденькая — так, не бородка, а одно название.

После утреннего туалета компания завтракала, затем все расходились по своим делам — а вернее, начинали маяться бездельем. Чем дальше, чем мучительнее было Грэму смотреть, как Ванда, сама не своя, ходит кругами по лагерю или сидит, скорчившись, на камне, с таким видом, будто вот-вот расплачется. Однажды он не выдержал и подошел к ней, когда она сидела вот так, подтянув к себе ноги и обхватив руками колени.

— Что тебя тревожит? — спросил он без всякого вступления. — Что вас всех тревожит?

— Мы теряем время, — вздохнула Ванда, глядя на него прозрачными серыми глазами. — Дни идут, а мы тут застряли.

— Что за беда с вами случилась?

— С нами никакой беды не случилось. Если не считать раны Корделии…

— Тогда с кем?

Ванда помотала головой.

— Не спрашивай.

— Почему? Я хочу тебе помочь.

— Что тебе за дело до этого? Я наняла тебя только до касотской границы, дальше мы пойдем одни.

— Ванда, — тихо сказал Грэм. — Ведь я остался с вами не из-за денег.

— А из-за чего?

Из-за тебя, — хотел было сказать он, но вовремя прикусил язык.

— Я скажу, что я вижу, — проговорил он медленно. — Я вижу четверку очень молодых, очень наивных людей, которые намерены залезть прямо в пасть тигру; при этом только один из них полностью сознает опасность положения, в котором они очутились; и только он один — закаленный и привычный к трудностям воин, а остальные трое — избалованные дети, впервые вырвавшиеся из-под опеки мамы и папы, в глаза не видевшие ни одного мертвеца и не умеющие ни постоять за себя… ни убить человека.

Слушая его, Ванда медленно краснела.

— Это я — избалованный ребенок?

— И ты в том числе.

— Вообще-то, я умею постоять за себя, — гневно сказала она.

— Сомневаюсь.

— Да ты… ты… Сейчас я тебе покажу! Защищайся!

Ванда вскочила на ноги и, выхватив из-за пояса кинжал, попыталась дотянуться им до Грэма, балансируя на округлом камне. Грэм даже оружия доставать не стал — одним быстрым движением он схватил девушку за запястья, с силой завел ее руки за спину и прижал к себе. Ванда пискнула и замерла — чтобы не свалиться с камня, ей пришлось встать на носочки, и она оказалась нос к носу с Грэмом.

— И что дальше? — спросил он насмешливо. Еще одно небрежное движение — и Ванда, охнув от боли, выронила кинжал.

— Отпусти! Мне больно!

— Касотцу ты скажешь то же самое?

— Касотца я так близко к себе не подпущу.

— Он и спрашивать не станет, — возразил Грэм — и вдруг осознал, что лицо Ванды находится в полудюйме от его лица, и он чувствует на коже тепло от ее дыхания, что волосы ее касаются его щеки, и что грудь ее упирается в его грудь… Он так и вспыхнул, и отпустил ее так резко, что она покачнулась и едва не свалилась с камня.