Все схвачено

Вот тебе, бабушка, и хрен с горы!

– Мы что, начинаем регулярные экскурсии в семидесятый год? Платные в особо крупных размерах? И опция для продвинутых: очная встреча с Председателем Конторы? Так?.. Или это род бизнеса? Не слишком ли, а, Генерал? Кем я его там представлю? Коллегой по работе в Конторе-forever? И кто он такой вообще?

Они как раз дошли до дверей, Генерал нежно развернул Легата и повел обратно. Ковровой дорожки хватило на шестнадцать шагов.

– Легат, не гони. Это не моя просьба, а Директора. Ну что тебе стоит? Приведешь с собой, представишь его, как… ну, к примеру, как своего коллегу. Старшего по должности. Ну, как Командира, что ли!

– Ты даешь, Генерал! А Командир узнает и яйца мне порвет, да?

– Не узнает. Это личная просьба. Очень личная. Лучше чтоб о ней никто не знал. Даже Командир…

– Блин, Генерал, правильно говорят, что с конторскими добровольно лучше не связываться: затянут и схарчат… – Он уже понимал, что просьбу так или иначе, но придется исполнить: не слезут, суки, плешь прогрызут… – Я хоть могу знать, что за турист? Из каких он будет? Действительно из конторских?

– Практически – так. Но лучше он тебе сам представится. Когда пойдете.

– А мы уже идем, да? А Очкарика предупреждать не надо?

– Тебе решать.

– Да неужели? Я что-то могу решить сам? Ну, спасибо, порадовал… – Он уже понимал, что от «просьбы» отвертеться не удастся. – Извини, но я должен его предупредить. И более того, попросить о встрече… Только пусть тогда этот «коллега» будет тобой.

– В смысле? – не понял и явно насторожился Генерал.

– В прямом. Генералом, курирующим наш проект. То есть тобой. А тебе, то есть ему, пришло время познакомиться с партнерами по Проекту. Чем не вариант? Вполне правдоподобный…

Генерал чуть подумал и согласился:

– Вариант.

– Ладно, Генерал, скажу Очкарику про… да про тебя и скажу. Не откажет – ведите своего туриста. Только как он по тоннелю поползет? Сможет?

– Этот сможет, – сказал Генерал. – А когда? Хорошо бы в воскресенье…

Легат явственно слышал в его голосе облегчение. Кто ж такой этот полковник-два? Чего они так за него переживают?

– Воскресенье не гарантирую. Выходной все-таки… А что за человечек? Или это тайна? Или это сюрприз? Или у меня нет доступа?

– Да что ты несешь! – смешно, но Генерал смутился. Начал зачем-то вытирать пальцами нос. Причем нещадно. – Когда пойдете, тогда и познакомишься. Наш человек…

– Конторский, значит, – подвел итог Легат. – Ладно, Генерал, не тушуйся. Готовьте человечка. Воскресенье не обещаю. Выходной все же. И Очкарик имеет право на отдых… А человечек ваш сможет по свистку собраться, если что?

– Полагаю, да, – сказал Генерал.

И Легат ушел.

А дверь за ним сама мощно хлопнула, потому что в замечательном конторском хозяйстве не нашлось слесаря, который отладил бы механизм доводки двери. И так будет вечно, мстительно подумал Легат, возвращаясь к себе.

Не стоило бы, конечно, лаяться с Генералом по ерунде, но и ему не стоило бы на ссору нарываться. Он тут хозяин – да на здоровье! А Легат – гость. Пригласили – пришел. Надоело – ушел. Как Гумбольдт. Кстати, вот кого не вредно бы поискать, и займется этим Диггер, который уже должен быть у Легата в приемной…

Он и впрямь там был. Сидел, читал столичную «молодежку». Увидел Легата, встал:

– По вашему приказанию прибыл!

Шут гороховый…

Но лучше бы не разговаривать о Гумбольдте и особенно о нежданном варяжском госте в этих стенах, которые, как говорится, сами слышат. Лучше бы просмотреть папку аналитиков, а потом пойти в какой-нибудь не ангажированный Конторой кабачок (хотя их столько пооткрывалось за минувшие лет двадцать – не ангажированных!..) и поговорить за обедом спокойно и подробно.

– Подождешь меня полчасика? – спросил Легат у Диггера. – Мне надо документы срочно проглядеть…

Глаза в глаза смотрел, типа – передача мысли на расстоянии.

Или получилось, или Диггер с утра добрым был: все же домой вернулся, жена счастлива, – но ответил:

– Конечно, подожду. Я ж сколько дней газет не читал! Хоть с международным положением ознакомлюсь…

А ведь и впрямь получилось. Про «международное положение» – чисто отзыв к паролю.

– Чайку ему закажите, – приказал помощнику.

– Уже сделано. Сейчас будет, – доложил помощник.

И Легат зашел в кабинет, сел за стол и раскрыл папку.

Лист, лежащий первым, имел заголовок: «Комитет по правам человека».

Про этот Комитет Легат знал достаточно: и из того времени – со слов, и из более позднего – из газет и журналов, когда валом пошли воспоминания борцов за свободу слова и собраний, как уехавших в семидесятые, так и вернувшихся в девяностые.

Конторские подробно описали процесс рождения и последующей деятельности Комитета. С фамилиями, адресами, датами тех или иных комитетских событий – прямо бери «стучалку» и иди арестовывай борцов за права, о которых в те годы толком и не знал никто. Хоть оптом бери. Не забыв, вестимо, знаменитого академика-атомщика, возглавившего Комитет.

Какие, к черту, права?

Право на выборы, на учебу, на счастливое детство с санками и коньками…

Все это вообще-то имело место. Безо всякой борьбы…

А они боролись. А их сажали. А их и помнить-то не обязательно. Куда логичнее – дело их помнить. Точно замечено: «Все земные печали были в этом краю. Вот и платим молчаньем за причастность свою».

Платить молчанием – безнадежно абсолютно, а ведь все не зря, как часто выходит…

И чего ему, Легату, с этим документом делать?

Пусть будет, как будет.

В папке имелись и другие документы. Хватало.

Легат порылся в ящиках стола – просто так, из любопытства и чтоб отвлечься на минутку от грустных мыслей, – и обнаружил в глубине одного из ящиков спичечный коробок. Открыл его: и всего-то две спички бывший хозяин стола оставил, а те, кто Легату рабочее место оборудовал, коробок не заметили. Убирали наспех. Легат взял коробок, взял документ про Комитет, подошел к журнальному столу, где на хрустальном блюде высился хрустальный кувшин и стояли три таких же стакана, снял с блюда по очереди кувшин со стаканами, свернул «стучалку» в трубочку – толстая получилась! – чиркнул первой спичкой – зажглась милая, и поджег бумагу. Смотрел, как огонь споро ел ее, как подымался по бумаге вверх, потрескивая, а когда до пальцев почти дошел, Легат уложил остатки догорать в хрустале. Они и догорели. Он взял из ящика стола чистый лист и ссыпал в него пепел. Свернул комком и сунул в карман. Будет уходить, на улице в урну выкинет. Подальше отсюда.

Вот и вышло: плата молчанием.

Которое, утверждают, – золото.

А до Комитета по правам конторские семидесятого и без его подсказки достучатся. И прессовать станут. Что уже состоявшаяся наука история и подтверждает.

Сел за стол, начал смотреть остальные документы. Взял первый сверху… Господи, да что ж за подстава такая! Спичка всего одна осталась…

Документ назывался «Суд над участниками „самолетного дела“.

Что за дело? Легат не помнил его.

Самолет пытались угнать летом семидесятого. Это уже было, уже состоялось, об этом Очкарику уже писали из Конторы Легата, да и сам Очкарик сие событие имел недавно странноватое счастье отследить и пресечь – практически накануне явления Легата.