Все только хорошее
Шрифт:
— Привет, милый. Ну как, уже все? — Дожидаясь Берни в своей палате, Лиз успела одеться и натянуть на голову новый парик, привезенный его матерью. Он оказался таким удачным, как будто у нее отросли свои волосы, и, если не обращать внимания на худобу и темные круги под глазами, Лиз выглядела просто замечательно. Она надела голубое отрезное платье спортивного покроя и сандалии такого же цвета. Светлые пряди волос парика рассыпались по плечам, почти как прежде, когда у нее еще не выпали свои собственные.
— Что они тебе сказали? — спросила она, встревоженно глядя на Берни. Лиз догадывалась, что дела идут неважно. Она стала ощущать боль в ребрах, сильную и резкую, чего
— Ничего особенного. Никаких новостей. Похоже, химиотерапия оказывает какое-то действие.
Приподняв голову, Лиз посмотрела на врача.
— Тогда почему же у меня так болят ребра?
— Вам часто приходится брать малыша на руки? — спросил врач с улыбкой. Лиз призадумалась и кивнула. Ей приходилось чуть ли не все время носить его на руках. Ходить он еще не начал и то и дело просился на руки.
— Да.
— А сколько он весит? Вопрос вызвал у нее улыбку.
— Доктор собирается посадить его на диету. Он весит двадцать шесть фунтов.
— Разве это не убедительный ответ на ваш вопрос? Нет, не убедительный, но врач поступил благородно, и Берни почувствовал признательность к нему.
Медсестра довезла Лиз до вестибюля на кресле, и они с Берни вышли за дверь рука об руку. Но ходить она стала гораздо медленней, и он заметил, как она поморщилась, садясь в машину.
— Родная, тебе очень больно? — Она замялась, потом кивнула. Ей было трудно говорить. — Попробуй поделать дыхательные упражнения для беременных, вдруг поможет.
Идея оказалась гениальной. На обратном пути Лиз занялась дыхательной гимнастикой и сказала Берни, что ей полегчало. А в кармане у нее лежали прописанные врачом таблетки.
— Я не хочу принимать их без крайней необходимости. Подожду до вечера.
— К чему такое геройство?
— Геройство проявляете вы, мистер Фаин. — Лиз потянулась к Берни и нежно поцеловала его.
— Я люблю тебя, Лиз.
— Лучше тебя нет никого на свете… Мне очень жаль, что из-за меня тебе приходится так трудно. — Каждому из них приходилось нелегко, и она это понимала. Ей самой было тяжко, и она злилась из-за этого, злилась, потому что они тоже мучаются, а изредка на нее накатывала ненависть к ним, потому что она умирает, а они нет.
Берни отвез ее домой, помог подняться по ступенькам. Джейн и Руфь сидели, поджидая их. Джейн волновалась, потому что они долго не возвращались — на сканирование костных тканей и на рентген потребовалось немало времени. И пока не наступило четыре часа дня и они не приехали домой, она все приставала к матери Берни:
— Бабушка, она всегда возвращалась утром. Что-то случилось, я уверена. — Она упросила Руфь позвонить в больницу, но оказалось, что Лиз уже на пути домой, и, когда хлопнула входная дверь, Руфь многозначительно посмотрела на Джейн.
— Вот видишь! — Но при этом она заметила то, что ускользнуло от взгляда Джейн: судя по виду, Лиз сильно ослабла и измучилась от боли, хотя сама ни словом не обмолвилась об этом.
И все же Лиз наотрез отказалась уйти с работы. Она твердо решила довести свой класс до конца учебного года, чего бы это ни стоило, и Берни не стал с ней спорить, хотя Руфь зашла к нему в магазин перед отъездом из Сан-Франциско и попыталась втолковать, что это безумие.
— Неужели ты не видишь, что ей не по силам такая нагрузка?
Берни закрыл дверь кабинета и заорал:
— Черт возьми, мама, врач сказал, что работа никак ей не повредит!
— Она ее просто доконает!
И тут он вылил на мать всю злобу, клокотавшую в его душе.
— Да нет же! Ее доконает рак! Ее убьет не что-нибудь, а эта проклятая зараза, которая уже
успела распространиться повсюду и потихоньку пожирает ее! И теперь уже совершенно все равно, будет ли она сидеть дома, ожидая, когда ей придет конец, или будет по-прежнему учить детей в школе, согласится ли она продолжать курс химиотерапии или нет, или даже если она отправится в Лурд, ничего не изменится, и она умрет. — К глазам его подступили слезы, словно где-то внутри его прорвалась плотина, и он принялся мерить шагами комнату, не глядя матери в лицо. В конце концов он повернулся к ней спиной и уставился в окно, хотя ничего уже не мог видеть. — Прости меня. — По его голосу Руфь поняла, что он совершенно пал духом, и от боли за сына у нее сжалось сердце. Она тихо подошла к нему и обняла за плечи.— Мне очень жаль, родной… очень… несправедливо, когда с людьми случается такая беда, особенно с теми, кого ты любишь…
— Такого не заслужил ни один человек, даже если он тебе ненавистен. — Он никому не смог бы пожелать такого. Никогда. Медленно повернувшись, он поглядел матери в лицо. — Меня не оставляет мысль о том, что же будет с Джейн и с малышом… Как нам жить без Лиз? — На глазах у него снова выступили слезы. Ему показалось, будто он, не переставая, плачет уже несколько месяцев, и это была правда. Они узнали о болезни Лиз полгода назад и на протяжении последних шести месяцев неотвратимо катились в бездну, моля бога, чтобы это падение каким-нибудь чудом прекратилось.
— Хочешь, я побуду с вами еще какое-то время? Я вполне могла бы. Твой папа прекрасно все поймет. Собственно говоря, он сам предложил мне задержаться здесь, я звонила ему вчера вечером. Еще я могла бы забрать детей к нам домой, но, по-моему, это было бы нечестно по отношению к Лиз и к ним самим. — Мать привела Берни в изумление — она оказалась таким славным, способным на тонкое понимание человеком. Куда подевалась женщина, которая донимала его рассказами о том, как миссис Финкелыптейн страдает от мочекаменной болезни, и грозилась, что умрет от сердечного приступа всякий раз, как Берни отправлялся на свидание с девушкой, которая не была еврейкой. Он улыбнулся, вспомнив о Вечере, который они провели в «Береге басков», когда он заявил ей, что женится на католичке по имени Элизабет О'Райли.
— Ты помнишь, мама? — Они оба заулыбались. С тех пор прошло два с половиной года, а кажется, что целая вечность.
— Да. И все надеюсь, что ты когда-нибудь об этом забудешь. — Но теперь воспоминания о том вечере вызывали у него лишь улыбку. — Ну так как, ребятки, хотите, я останусь и помогу вам? — Ему пошел тридцать восьмой год, и он чувствовал себя не ребенком, а столетним стариком.
— Мама, я благодарен тебе за предложение, но мне кажется, для Лиз важно, чтобы наша жизнь как можно меньше отклонялась от привычного русла. Как только в школе кончатся занятия, мы переберемся на взморье, а я стану ездить оттуда на работу и обратно. Собственно говоря, я даже возьму отпуск на шесть недель до середины июля, а если понадобится, смогу его продлить. Пол Берман вошел в мое положение.
— Хорошо. — Она спокойно кивнула головой. — Но если что, я могу вылететь к вам первым же самолетом. Ясно?
— Да, мадам. — Он отдал ей честь, а потом обнял. — А теперь иди, поброди по магазину. И, если у тебя останется время, постарайся подобрать что-нибудь симпатичное для Лиз. Размер у нее стал как у двенадцатилетней девочки. — От Лиз почти ничего не осталось. Раньше она весила сто двадцать фунтов, а теперь всего восемьдесят пять. — И все же новые одежки доставили бы ей радость. У нее не хватает сил, чтобы пойти и что-нибудь купить для себя.