Все ураганы в лицо

Они установили, что канава, по-видимому, имеет сток в Ингулец, в плавни, подступающие чуть ли не к тюремной стене. Тут в большом количестве имелись так называемые «коблы», плавучие островки из корневищ тростника. При побеге они могли сослужить свою службу. И очень важно было установить, не закрывается ли канава решеткой. Если бы сдвинуть одну из плит и бросить во время дождя в канаву, скажем, пустую запечатанную бутылку или доску, то человек, дежурящий на лодке в плавнях, мог бы заметить эту доску; конечно, в том случае, если решетка отсутствует. В плавнях, как удалось выяснить, целыми днями шныряют плоскодонки окрестных жителей, так что лишняя лодка не привлечет внимания часовых на вышках.

Фрунзе еще весной наладил хорошую связь с большевиками Николаева. Они соглашались организовать побег. Вскоре они сообщили, что в плавнях выловили тот самый горбыль, какой Вано бросил в канаву, приподняв одну из плит. Значит, решетки нет! Можно бежать…

Теперь в плавнях с утра до вечера должна была дежурить лодка с одеждой и документами для Фрунзе и Вано.

— Хлебать помои нам не привыкать, — сказал Фрунзе своему помощнику. — Авось не захлебнемся. Если доска прошла, то и мы пройдем — не толще…

Одну из плит сдвинули в сторону, отверстие замаскировали досками и прошлогодним бурьяном. Тут же лежал линек, сделанный из старого морского каната. По сигналу Фрунзе Вано должен напасть на конвоира, повалить его на землю, заткнуть рот ветошью, связать по рукам и ногам линьком. А сами — в сточную канаву!.. Проскочить под тюремной стеной и не выплывать на поверхность как можно дольше, устремляясь под водой к плавням…

Все должно занять не больше четверти часа.

Ремонт водопровода подходил к концу. Фрунзе предложил сменить еще кое-какие трубы, но начальник тюрьмы не согласился.

— Очень дорого.

Он был скуповат.

— Как знаете. Может быть, вы и правы. Работы осталось на день-два.

— Действуйте!

…Они уводили конвоира все дальше и дальше в глубь сада, туда, почти к самой стене, к замаскированному отверстию. Они нервничали. Ведь от свободы их отделяло всего несколько шагов. В плавнях ждет надежный человек. И если потребуется отстреливаться, они будут отстреливаться. Очень жарко. Конвоир обливается потом. Он, конечно же, постарается залезть в тень. Тут его и хватай!.. Только бы не увязнуть в грязи на дне сточной канавы… Разумеется, будет чудом, если их не заметят с вышек, когда они станут барахтаться в воде уже по ту сторону ограды. Через несколько минут поднимется стрельба, забегают солдаты и надзиратели. Оцепят район, вызовут подмогу. Каждый полицейский, каждый жандарм в Николаеве станет охотиться за двумя беглыми… Но товарищи на воле все продумали, все учли.

Игра идет как по нотам. Конвоир забрался в тень. Он ничего не видит, ничего не соображает. Его запросто можно взять голыми руками. Он и пикнуть не успеет. Вано наклонился, напружинился. Ждет сигнала. Как только часовой на вышке отвернется…

Пора!..

— Куда вы запропастились? А я вас ищу, ищу!

Надзиратель Коробка! Вано разогнулся, намотал на кулак веревку. Играют бугры на скулах, брови сдвинуты в гневную складку. Можно скрутить и этого!..

— Что случилось?

— Амнистия вам обоим вышла, вот что! По случаю трехсотлетия царского дома. Живо в контору!

Фрунзе и Вано переглянулись. Запоздай Коробка хотя бы на минуту… Что было бы через минуту?..

— Парадокс, Вано, парадокс…

В канцелярии им сказали:

— Не амнистия, а замена каторги вечной ссылкой в Сибирь.

А Фрунзе подумал: «Ничто не вечно под луной». И сразу же стал строить планы побега из Сибири.

Все тюремные годы он переписывался с «двумя Павлами» — с Павлом Гусевым и Павлом Батуриным, называя их в письмах «братьями», так как переписываться можно было только с ближайшими родственниками. Батурин по-прежнему находился в Москве, вел партийную работу. Он был привязан к Фрунзе, присылал ему пространные послания, где в иносказательной форме сообщал обо всем, что делается на воле. Без поддержки этого человека каторга показалась бы Михаилу в два раза тяжелей. Он написал в Москву:

«Сейчас все время ощущаю в себе прилив энергии… Итак, скоро буду в Сибири. Там, по всей вероятности, ждать долго не буду… Не можете ли позондировать… не могу ли я рассчитывать на поддержку… в случае отъезда из Сибири. Нужен будет паспорт и некоторая сумма денег… Ах, боже мой! Знаете, у меня есть старуха мать, которая ждет не дождется меня, есть брат и три сестры, которые мое предстоящее освобождение тоже связывают с целым рядом проектов, а я… А я, кажется, всех их обману».

Батурин ответил, что рад будет приютить у себя «брата Арсения».

Когда он очутился в камере Владимирского централа, ему не было и двадцати трех, теперь шел тридцатый год.

ЗА СВОБОДОЙ… В СИБИРЬ

У Фрунзе были штатные «биографы», регистрировавшие каждый его шаг: жандармы, начальники тюрем, надзиратели, тюремные инспектора. В этом отношении ему мог бы «позавидовать» и Цезарь, которому самому приходилось описывать свои деяния. Как известно, Цезарь сознательно преувеличивал собственные подвиги. Таким же пороком страдают воспоминания Наполеона, написанные на острове Св. Елены.

Оценка каждого поступка Фрунзе объективна и предельно лаконична, ибо дана она мастерами протокольного жанра: «имеет склонность к побегам», «политические выбрали его старостой», «избран старостой»… В какой бы тюрьме ни оказывался Фрунзе, его неизменно выбирали старостой. Тюремщики давно подметили одну из черт его натуры: приводить все в движение, неизбежно становиться во главе, организовывать, быть защитником всех, не думая о личных выгодах. Обаяние его личности распространялось далеко за пределы тюремных стен: его имя знали политические петербургских, московских, сибирских тюрем, ему присылали письма из Читы, из далекого сибирского села Качуг, из Шуи и Иваново-Вознесенска, из Белоруссии, Петербургского политехнического института и из Московского университета.

Он опасен был своим умом, своим почти гипнотическим воздействием на людей. Гипнотизировала его логика, его непреклонность, убежденность. В нем как бы интуитивно сразу угадывали вожака и подчинялись ему. Это было то самое, что некогда профессор Ковалевский назвал крупностью натуры.

В апреле 1914 года Фрунзе отправили из Николаевского централа на вечное поселение в Сибирь.

Прежде чем попасть в Сибирь, он очутился в Москве, в Бутырках. Тюремные «биографы» отметили в официальных бумагах его новую попытку к побегу, хотя он и был весьма тщательно закупорен в одиночной пересыльной камере. Он пытался бежать из этапного барака Красноярской тюрьмы, из арестантского вагона, из Иркутской тюрьмы.

В Александровском централе он объединил вокруг себя большую группу ссыльных, которая и занялась разработкой плана массового побега. Выдвигались самые фантастические проекты. Например: тайный переход в Персию. В Персии закупить оружие и создать школу боевиков, наладить печатание и распространение революционной литературы. Политических разместили вместе с уголовными. В небольшом бараке было больше сотни человек. Лежали вповалку. Донимали клопы. Уголовные извечно враждовали с политическими, теперь, очутившись в тесном бараке и имея численный перевес, задумали диктовать им свою волю.