Все впереди

Они стояли, не зная, что предпринять дальше.

— Так, — сказал Храмцов после раздумья. — Пожалуй, придется ждать здесь до рассвета. Иного выхода я, к сожалению, не нахожу. Всего четыреста метров, но — сплошная трясина… Кстати, светает еще довольно рано: в половине шестого. А вы как полагаете?

Застрекотало: Устин Яковлевич включил машинку, так как не считал себя вправе единолично решать вопрос о ночлеге и хотел выслушать мнение спутника.

— Я согласен… Дождя вроде не будет.

— Отлично! — обрадовался главный геолог. — Тогда вернемся к отправной точке.

Они вернулись к трубе. Сели на металл. Впереди — рукой подать — мерцали огни поселка. Спокойные и теплые.

— Мерзнете? — поинтересовался Храмцов.

Встал и, осторожно ступая, двинулся в сторону, противоположную поселку: там не было дороги, там еще можно было передвигаться. Через минуту вернулся с охапкой хвороста в руках.

— Очень сырой. Но попробуем. В молодости я завоевал приз факультета за самое быстрое разжигание костра.

Алексей тоже отправился за хворостом. Возвращаясь, увидел, как взвились золотистые языки, закрутился дым, полетели искры. Увидел освещенную голову Храмцова, сосредоточенно дующего в огонь.

Это было блаженством: смотреть на колышущееся пламя, чувствовать на лице горячее дуновение, замечать, как засыхают и отваливаются от голенищ комья грязи.

Алексей разложил у ног чемодан и открыл его. Там, кроме всякой нижней и верхней одежды, оставалось еще кое-что из съестного, положенного матерью перед отъездом: полный кирпич хлеба, кольцо колбасы, десяток огурцов в горькой пыльце, уже слегка увядших.

Храмцов, не отрывая взгляда, с огромным интересом изучал горение костра.

— Не желаете? — спросил Алексей,

Храмцов удивленно вскинул брови: мол, о чем это вы? — затем увидел хлеб, колбасу и еще круче вскинул седые брови.

Но, опять же, как человек интеллигентный, ломаться не стал и вынул свой финский нож.

— Бесподобно! — сказал Устин Яковлевич, отведав колбасы. — Где вы такую купили?

— Домашняя это. Мама стряпала…

— Что вы говорите!.. Позвольте еще кусочек. Спасибо.

Конечно, после того как поужинали, стало им немного веселее. Чаю только не хватало.

— Устин Яковлевич, а вы правда — профессор?

— Да, — горячо подтвердил Храмцов, будто испугавшись, что Алексей в этом может усомниться.

— Чудно, — усмехнулся Алексей.

— Как? Не понял, простите…

— Я думал, профессора все время в кабинетах сидят, в лабораториях разных. В халатах, а на голове — черная такая тюбетеечка…

— Тюбетеечки носят академики, — поправил Храмцов. — Притом, главным образом, лысые.

— Так как же это выходит: один профессор, значит, сидит себе в кабинете, а другой по болотам лазает?

— Иногда большие научные открытия делаются именно в кабинетах, — заступился за своих коллег Устин Яковлевич.

— Все равно это несправедливо: один в кабинете, а другой по болотам… Вы вот, например, и простудиться можете, и утонуть где-нибудь. А на вас, поди, государство сколько денег истратило, чтобы выучить на профессора!

Храмцов сразу не ответил: может, он подсчитывал, сколько на него государство денег истратило. Потом сказал:

— У меня был товарищ. Однокашник. Но он специализировался по другой отрасли науки и стал, как вы говорите, кабинетным, лабораторным профессором… А знаете, отчего он умер?

— От инфаркта?

— Нет. От лучевой болезни. Несмотря на все предосторожности…

— Ясно, — кивнул Алексей.

В домах поселка гасли огни — там, должно быть, люди укладывались спать после трудов праведных. Некоторым, должно быть, уже посчастливилось увидеть хорошие сны.

Алексей поежился, поднял воротник шинели.

— А это вы когда-нибудь уже видели? — спросил Храмцов, показывая вверх.

Алексей задрал голову.

Этого он еще никогда не видел.

Через все небо бежали бледные полосы света. Они выстраивались в затейливую пирамиду и, чуть выждав, чтобы зрители на земле могли оценить трудную фигуру, разбегались в стороны. А затем строились уже в иную пирамиду. Там, на небесном просторе, было где разгуляться. И свет гулял — широко, смело…

— Северное сияние. Каково? — с гордостью объявил Храмцов, будто оно, сияние, состояло на техвооружении подчиненного ему Джегорского разведрайона.

— Здорово, — похвалил Алексей. Ему очень понравилось. — А разве оно бывает летом?

— Какое же сейчас лето? Всего месяц остался до зимы…

Тут Храмцов нахмурился. Должно быть, он опять вспомнил о дороге,

8

Поутру Джегор имеет прямое сходство с кипящим котлом.

Двери выплескивают наружу густой поток людей. Появляются на белый свет еще не умытые, умытые и уже успевшие измазаться лица.

Поток переливается от столовой к нарядной, от нарядной к инструменталке, от инструменталки рассачивается по всем направлениям.

Всхрапывают спросонья трактора, сердито фыркают автомашины. Гаражей пока нет, техника ночует под открытым небом. Открытое небо сегодня студено и ясно. Кедровые стволы высеребрены инеем, в первых лучах солнца серебро становится золотом, потом золото помалу тает и испаряется.

А надо всем этим — пар. Пар с шипением рвется из отопительных труб, катится по земле и возносится клубами.

Едва Храмцов и Алексей появились в конторе разведрайона, его, Алексея, тотчас же оттерли от спутника. Различные начальники и заместители плотно окружили Храмцова и, хором требуя от него руководящих указаний, стали протискиваться скопом в какую-то дверь, в тесный фанерный закуток. Так много их набилось, что даже дверь обратно не закрывалась и из двери торчал промасленный стеганый зад замыкающего.

Алексею туда, конечно, нечего было и соваться.

Тогда он стал заглядывать во все двери по очереди. Везде писали, чертили и кидали на счетах звонкие костяшки. Никто и глаз не поднял на Алексея.

Только в одном закутке на Алексея обратили внимание. Там сидела девица и, нахмурив бровь, вытягивала сердцевину из логарифмической линейки.

Бровь у девицы была одна — от виска до виска, красиво изогнутая, соболья. И темные глаза, наподобие смородин. Она подняла свои смородины на Алексея, сиротливо заглядывающего в щелку, и единственная бровь девицы вскинулась.