Все зависит от нас
Шрифт:
Несколько дней с Берией и Иваном Петровичем разбирали, что и как я буду говорить, если спросят. А потом, уже в Кремле меня представили главе советской делегации Санину. Высокий, худощавый, в отлично сидящем костюме он производил сильное впечатление. Во всяком случае, таких франтов в этом времени я ещё не видел. Глядя на него, сразу представлялись графы, сэры, званые балы, светские рауты и высочайшие приёмы. Но Верховный к этому «графосэру» относился весьма уважительно и через полчаса разговора я понял, почему. Артём Сергеевич уверенно оперировал цифрами, фактами, событиями и прогнозами. Причём без всяких шпаргалок. Было видно, что человек действительно знает, о чём говорит. В общем, Санин мне понравился.
А после разговора в Кремле я был отвезён в спецчасть
— Мадам, не надо думать, что я буду ковыряться в носу и отрыгивать за столом. Да и званых обедов там тоже не намечается. А в какой руке держать нож или вилку, знаю с детства. Поверьте — не от сохи к вам попал. Так что эту часть можно пропустить.
Дама, приняв слова к сведению, посмотрела на меня уже другими глазами. Я в ответ на этот взгляд, встав по стойке смирно, в стиле белогвардейских офицеров щёлкнул каблуками и коротко наклонил голову. Она усмехнулась, чему-то вздохнула и перешла к шмоткам. Вот тут мы с ней и поспорили.
— Какой ужас, товарищ Лисов, как вы завязали галстук? Это что за неимоверная длина?! Дайте я перевяжу.
Посмотрев, что получилось после перевязки, только скривился. Возможно, это, конечно, и модно, но носить галстук шириной с хорошую портянку и заканчивающийся на ладонь выше пупа, мне было в падлу. Поэтому, сдёрнув этот кошмар, я, как можно мягче, но убедительно сказал:
— Таисия Львовна, дайте мне самый узкий и длинный из всех ваших галстуков. И костюм, если можно, поменяйте. Я и так не берёзка, а в этом двубортном вообще смотрюсь как тяжёлый танк.
Дама начала вякать, но когда я, перемерив кучу шмотья, уже устал и был готов согласиться с её доводами, не-ожиданно прекратила издевательства. Отойдя от меня шага на четыре, прищурилась и с удивлением произнесла:
— Очень необычную вы подборку сделали. Непонятно как, но всё сочетается друг с другом. Чувствуется даже какой-то стиль…
А я просто попробовал одеться максимально приближённо к тому, как это было принято в моём времени. Только галстуком Таисия Львовна опять осталась недовольна. Смирившись с длиной, она была не удовлетворена способом ношения:
— Илья Иванович, с ослабленным узлом и расстёгнутой верхней пуговицей вы, извините, смотритесь — как шаромыжник. Так что, пожалуйста, исправьте это…
Потом, склонив голову набок, улыбнулась:
— Ну вот видите — очень приятный молодой человек. Теперь давайте займёмся верхней одеждой.
От этих слов я обессиленно плюхнулся на стул, но деваться было некуда и пришлось продолжать мучения дальше…
До Нового года оставалось меньше двух недель, когда вся наша команда загрузилась в самолёт и двинула в сторону Ирана. В Тегеране была ещё одна пересадка, и почти через сутки пути, в Бейруте, мы сели на пароход, идущий до Марселя. По пути несколько раз меняли документы и теперь представляли собой группу коммерсантов из Парагвая. На каком языке там народ изъясняется, я даже боюсь предположить, поэтому на людях старались молчать или говорить по-английски. Английский я знал достаточно хорошо, хотя, как сейчас выяснилось, уже хуже, чем немецкий. На языке противника, который выучил за эти два с половиной года войны, лопотал достаточно бодро и даже, как говорил Гусев, прослеживался лёгкий силезский акцент. Откуда он у меня взялся, ума не приложу, но попади я сейчас в немецкий госпиталь, совсем уж контуженного из себя мог не корчить. Хотя с другой стороны, тот же Серёга после упоминания об акценте уточнил, что некоторые фразы я строю очень хорошо и правильно, а в некоторых случаях меня почти невозможно понять. То есть сам считаю, что шпарю высоким слогом, но собеседник, знающий язык, внутренне ухохатывается, слушая мои изыски. Правда, я от этого не сильно расстроился — стихов на языке Гёте мне не писать, а непонимающему противнику
всегда могу вбить свою точку зрения рукояткой пистолета по башке.…Всё. От обеда, похоже, избавился окончательно. Мутило ещё достаточно сильно, но, смачно сплюнув послед-ний раз в мировой океан, решил вернуться в каюту, так как устал от этой рыгачки основательно. Подняв воротник пальто, пошёл вдоль длинного бокового прохода на палубе, по пути старательно обходя таких же, как и я, бедолаг, перегнувшихся за леера и тщетно взывающих к Ихтиандру. Когда пришёл в каюту, неожиданно отпустило и, немного повошкавшись на узенькой койке, получилось уснуть.
А наутро наша замызганная лайба, гордо претендующая на звание парохода, уже входила в порт Марселя. Волнение на море успокоилось, и теперь, по мере приближения к берегу, всё сильнее чувствовался запах мазута и рыбы. Чайки мерзко орали, проносясь над самой головой, и Санин, бросив взгляд на небо, посоветовал встать под навес. Там уже кучковались какие-то арабы в европейских одеждах и европейцы уголовного вида, в намотанных на шею куфиях. Тоже, видать, опытные — не в первый раз тут появляются, вот и расположились в укрытии. А человек десять французов показали себя полными лохами и, не спрятавшись в укрытие, подверглись прицельной бомбардировке со стороны чаек. Лягушатники и так галдели, как макаки, но тут вообще начали вопить что-то матерное в полный голос и моментально разбежались по каютам — чиститься. Некоторые фразы, возносимые гордыми галлами морским птичкам, мне и так были понятны, без перевода. Дьябло — это чёрт. Мерд — дерьмо. Кес ке теве — какого хера. А вот что может обозначать таинственное — аэ кучон? Чтобы долго не ломать голову, поинтересовался у командира:
— Господин Салье, а что это такое — аэ кучон?
Франциск Салье, которым после всех превращений стал Санин, ухмыльнулся и ответил:
— Эйр кошен, это — летающая свинья.
Угу… Понятно. Подивившись бедности матерных выражений французского языка, на всякий случай встал поглубже под натянутую парусину и продолжал наблюдать за приближающимся берегом…
Мы сошли с парохода в числе последних. Немецкий таможенник с каменным выражением лица сверил фотографию на паспорте с моей физиономией, поинтересовался причиной приезда и шлёпнул штамп, сказав:
— Господин Кольем, добро пожаловать во Францию.
Кивнув чиновнику, подхватил свой чемодан и двинул к нашим, которые собирались возле выхода. Пока шёл, пытался вспомнить, сколько раз за последнее время менял фамилии. Но запутался и плюнул, решив, что быть Себастьяном Кольемом тоже неплохо. Хуже, если бы я стал каким-нибудь Хулио Пердильо… С другой стороны, тогда имя можно было бы показывать жестами. Ухмыльнувшись этой мысли, дошёл до ребят, и мы, дождавшись Санина, который проходил таможню последним, пошли ловить мотор. Таксисты шустро развозили приехавших, и парагвайские бизнесмены, загрузившись в две машины, поехали к гостинице «Пасифик», которая, зараза, как выяснилось, была у чёрта на рогах. Правда, расплатившись с водилами, Санин в гостиницу нас не повёл, а уверенно двинулся к автобусу, возле которого тусовался немецкий гауптман. Артём Сергеевич что-то вполголоса сказал фрицу, и тот, резко оживившись, пригласил всех загружаться. Водитель тоже был не гражданский и, дождавшись, когда все рассядутся, плавно двинул «мерседес» с места. На выезде из города к нам пристроились два мотоциклиста, и я почувствовал смутное беспокойство. Но гауптман утешил, сказав, что это просто мера предосторожности. Извиняющимся голосом добавив:
— В последнее время бандиты всё чаще начали нападать на наши одиночные машины. Поэтому конвой будет не лишним.
Я очень этому удивился. Сначала представил себе экзотично одетых людей, вооружённых мушкетами и шпагами, выскакивающих из-за деревьев с требованием — «жизнь или кошелёк!?». Но потом понял, что с фрицем мы просто разошлись в терминологии. Уточнил:
— Бандиты — это макизары?
Гауптман покраснел, кашлянул и подтвердил:
— Да, они себя и так называют. Маки или бойцы Сопротивления…