Все женщины - химеры

–  Я, Карлашев, представляю полицию Юго-Западного округа.

–  Очень, - буркнул я, - как бы приятно. И че?

Он объяснил:

–  Поступил сигнал, мы обязаны проверить. У ваших ворот стоит неопознанный автомобиль. Аппаратура указывает, что у вас гости…

Я охнул:

–  У меня? Какие гости, где гости?… Зачем мне гости, когда я смотрю футбол? Футбол - дело сугубо личное!

Мариэтта уже исчезла, Синенко пошел следом, но из холла двинулся в другую от нее сторону.

Карлашев покачал головой.

–  Кто прячется в вашем доме?

–  Прячется?

– переспросил я.
– Да где у меня прятаться? Дворец, что ли? Обыщите все норки…

–  Сейчас сообщат, - заверил он, оглянулся, прислушался.
– После этой вашей адской музыки в ушах грохот…

–  Это ваш Синенко поскользнулся, - ответил я.

Он спросил быстро:

–  На чем?

Я пожал плечами.

–  Ваша Мариэтта чего-то испугалась, на том самом сержант и поскользнулся.

Он поморщился.

–  Грубо теперь молодежь шутит.

–  А вам сколько?
– спросил я.

–  Я старше вас на пять лет, - ответил он высокомерно.
– Между нами целая эпоха иной морали, технического развития, других взглядов и отношения к миру.

–  Конечно, - буркнул я, - у вас, стариков, более правильное… Вы инквизицию еще застали?

Ответить он не успел, из гостиной влетела Мариэтта с расширенными глазами, на белых сапожках красиво расцветают, как дивные алые цветы, крупные капли крови.

–  Там… Там… Там убитые! Еще теплые!

Рука Карлашева дернулась к пистолету, словно у Гиммлера при слове «культура».

–  Что-о?… Где Синенко?

–  Осматривает, - ответила она и вздрогнула.
– Там все в крови!… Даже на стенах кровь… и мозги!

Карлашев покосился в мою сторону. В дверном проеме показался сержант.

–  Даже так? Вызовите экспертов.

–  Уже, - ответила она.
– По экстренному. Через семь минут вертолет сядет у входа. Итак, Евген… это ваше настоящее имя? Что вы скажете о трупах в вашем доме? Я успела увидеть двух… но, возможно, есть еще?

Я подскочил, сам чувствую, как глаза стали дикими, а волосы поднялись дыбом, хорошо реагирую, молодец, какой великий актер во мне погибает, почище Нерона.

–  Что-о-о?

Мариэтта и Синенко переглянулись, а представитель полиции Юго-Западного округа повторил раздельно:

–  Вам же сказано, два… трупа… свежие… еще теплые… в лужах крови…

Ящеренок сердито зашипел на него, устрашающе раскрыв красную и пока беззубую пащечку.

Я вскрикнул:

–  Так зачем вы их мне принесли?… Или вы их на месте убили?… Так у меня не было гостей! Это все ваши провокации!… Вы мне еще и героин подбросите, я заранее протестую!…

Синенко сказал быстро:

–  Посмотрю там еще… Там просто бойня была!… Все стены исковыряли пулями!… Это же надо… Красиво живешь, Юджин!

Он исчез, Карлашев не сводил с меня прицельного взгляда холодных глаз. С какой бы скоростью пистолет ни возникал у меня в ладони, но, боюсь, этот натренированный модник успеет выхватить свой из кобуры скрытого ношения раньше меня. Тем более выстрелить.

–  Беда в том, - проговорил он, все еще не сводя взгляда, - что мы всего лишь полиция… Если когда-то и министров брали с поличным, то теперь нам оставили только всякую шушеру.

–  А министры?
– спросил я.
– Их берут другие? Повыше рангом?

Он вздохнул:

–  У всех связи, знакомства, блат… Хотя на самом деле это только прикрытие.

–  Не связи?
– спросил я.

Он поморщился.

–  Связи связями, но у них крыша получше, чем просто связи. Мир слишком уж разогнался к глобализации, люди не готовы… да и не хотят. А если и согласны, то на собственных условиях, а не общих… Так что у нас возможности ограниченны…

Он на что-то намекал, но я все не мог врубиться, потому ответил осторожненько:

–  Ну, жаль, конечно…

–  Страны, - сказал он, - вынужденно сократили армии, дали централизацию всем районам и кластерам, а к чему привело?… Вот именно. Новое вино нельзя наливать в старые кувшины, как сказал великий винодел Соломон. Или это был Ной?

–  То изрек Иисус, - поправил я.

Он изумился:

–  Разве Иисус не плотничал?

–  Одно другому не мешает, - напомнил я.
– Говорят же, пьет как слесарь…

–  Пьет как ирландец, - поправил он книжным тоном, - так правильно.

–  А что, все слесари ирландцы?

–  Погугли, - огрызнулся он с неудовольствием, - в их родословной я не копался.

Синенко вошел подчеркнуто спокойный, ироничный, хотя еще более тяжелый и массивный.

–  Мариэтта уже сказала? Нет? Там не два, а четыре трупа… В разных местах, в красноречивых позах, только здесь чисто… Юджин, что это у вас на руках?

Карлашев и Мариэтта заинтересованно уставились на мои кисти. Там все еще побаливает, веревка хоть и недолго побыла на моих руках, но зверски натерла кожу.

–  Где?
– переспросил я.

–  Вон, - сказал Синенко и некультурно указал пальцем.

Я посмотрел, сказал гордо:

–  Стигматы, что же еще!

–  Чего-чего?
– спросил Карлашев.

–  Стигматы, - пояснил я.
– У слишком верующих появлялись в тех местах, куда Христу вбивали железные костыли, а у меня проступили на местах, где у невольников были цепи… Ну так, чуть покраснела кожа. Вы же помните песню о невольниках?

Карлашев внимательно оглядел кисти обеих рук, покачал головой. ' *

–  Это не от наручников. Больше похоже на веревку.

–  Вам виднее, - согласился я.
– Я когда слушал музыку, представлял, что руки у меня связаны… но чем, гм, как-то не конкретизировал. Просто ощущение, понимаете? Из этих ощущений возник импрессионизм, это искусство такое… вроде футбола низшей лиги.

Мариэтта, прислушиваясь одним ухом, бросила ядовито:

–  Импрессионизм от впечатлений, а не ощущений!

–  Здорово, - обрадовался я.
– Значит, я еще и впечатлительный, а не только ощущательный? То-то меня всего трясет!… Может быть, вы меня обнимете, чтобы я перестал дрожать и вздрагивать?