Все живы

Боря быстро закивал и побежал домой. Баба Надя поворчала для виду, но поночевать разрешила, даже передала судок жареной рыбы к ужину и пачку печенья. Боря попросил немного хлеба для завтрака.

– Вот, держи. У Гали абрикосовый джем вкусный. Скажи Володе, чтобы поискал. Как раз и позавтракаете с чаем.

– А можно я после школы к бабе Гале схожу?

– Ну конечно, проведай. Сам-то разберешься? Хотя большой уже. Привет от меня передавай. Надо будет и мне к ней зайти, родня ведь. Эх, Серегина смерть ее здорово подкосила. Не приведи Господь никому хоронить своего ребенка. А какая была – прям горы сворачивала, везде успевала. На четыре семьи заготовки делала в автоклаве. Еще и бройлеров брала по две партии за сезон. А потом сдавать начала, хоть и хорохорилась всё. Сходи, Борь, навести. Хорошо ты придумал.

После ужина и до ночи они играли на компьютере. Володя с удовольствием помогал племяннику разбираться в стратегии построения цивилизации, добычи ресурсов и освоения новых земель. Он заметил, что Боря, несмотря на молчаливость и замкнутость, обладает вполне развитым умом, а еще мирным и чуть робким нравом: из разных вариантов развития в игре он выбирал самые неконфликтные и не-рискованные.

Утром Володя напоил чаем заспанного племянника, быстро повторил с ним правила, заглянул в тетрадь, отметив, что тот пишет в целом грамотно, но почерк ужасный – дерганый, нервный, с кучей исправлений и обводок букв. «Пока почерк не исправишь, пятерок тебе не видать», – напутствовал он Борю. «Да мне их и так не видать», – ответил тот, и Володе не понравилась его грустная покорность. «Эх, заморозили совсем парня. А ведь неглупый. Только никому не нужный… Вот дура эта Светка». Его мысли перенеслись к Маринке – такой мягкой на ощупь, с такой доброй улыбкой. «Вот она из другого теста. Медсестричка моя», – тепло улыбнулся он.

После школы Боря сразу пошел в больницу. Ему было немного не по себе без взрослых, но он решил быть самостоятельнее. «Не съедят же меня там. Тем более что меня знают – лежал ведь в прошлом году. И на вахте баба Таня из церкви сидит, подскажет». После того как он после пары минут нерешительного топтания возле двери осмелился потянуть длинную металлическую ручку, всё действительно оказалось легко. Его узнали, велели надеть маску и передали санитарке, которая довела до палаты.

Бабушку он сначала узнал только по знакомому халату, переброшенному через спинку кровати, – так изменила ее болезнь. Она дремала на высокой подушке, и ее бледное лицо с синюшными губами словно расплывалось книзу – так показалось Боре. Дышала она как-то странно, как будто недавно поднялась на гору и никак не напьется воздуха.

– Бабушка… – негромко позвал Боря, не вполне уверенный, что можно ее будить.

Сначала ничего не изменилось, и он уже было решил тихонько выйти из палаты, как баба Галя пошевелилась, приоткрыла глаза, которые тут же защитила рукой от света, и прошептала:

– Боря… Прикрой занавеску. Спасибо. Садись сюда. Хорошо, что ты пришел.

– Бабушка… Тебе больно, да? – поразившись ее голосу, такому незнакомому, ее болезненно сжатым губам и страдальчески опущенным уголкам слезящихся глаз, быстро спросил мальчик.

Она осторожно погладила его руку, и он весь сжался: было такое ощущение, что до него дотрагиваются не веснушчатой, бледной даже через несмываемый загар рукой с синеватыми ногтями, а мягкой остывшей пышкой. Он испуганно посмотрел на бабушку.

– Спужался меня… Ну, что ж. Болезнь, она никого не красит. Посиди, расскажи, как твои дела.

Боря сначала робко, потом всё увереннее рассказал и про свои школьные обиды, и про то, как он прибежал к ним под яблоню после ссоры с бабой Надей, и про вечер с дядей Володей, альбомы и листок с прямоугольниками имен, соединенными линиями. Она слушала внимательно, иногда то сокрушенно, то осуждающе качая головой, то одобрительно кивая. Пару раз бабушка даже попыталась улыбнуться, но у нее не очень получилось: губы как будто замерзли с опущенными уголками и не хотели слушаться хозяйку.

– А кто подписывал фотографии? – задал Боря интересующий его вопрос.

– Так Сережка, папка твой. Он в техникуме как-то заинтересовался. Им там задание дали, что-то с войной связано. Он и увлекся. Я ему говорила, кто на карточке, а он подписывал. А ты знаешь, что сделай? Те надписи, которые старые, обведи аккуратненько, чтобы лучше видно было. Еще он списывался через компьютер с Таней, это его тетя, Витина сестра. Она ему что-то фотографировала и высылала. Там письма были и еще какие-то записи, я особо не вникала.

– А почему не вникала? – удивленно спросил Боря.

– Да я всё вожусь по хозяйству с утра до вечера. Когда мне? И не особо-то интересно: всё как у всех. Чай, не боярский род, простые работяги. Обычные люди, что носиться-то. Но ты молодец, что заинтересовался. Как папа.

– А кто такой Боря? Это твой племянник, да? Мне дядя Володя сказал. Но он ничего не знает.

– Ну да, тезка твой. Вот не зря Сережа тебя так назвал, еле уговорил Светку. Она-то собиралась Владиславом назвать. Похожи вы. Думаю, что не особо-то ему обрадовались.

– Почему? – удивленно раскрыл глаза Боря.

– Ну, война, жизнь тяжелая, а тут младенец. Я и сама не особо знаю. Там что-то недоговаривали, что ли. Дядя ведь его с фронта привез.

– Он ему не родной? Ну, сирота? – Боря даже подпрыгнул на кровати, и бабушка болезненно сжалась.

– Ну, какой не родной? – тихо, с трудом ответила она. – Папка же твой вылитый Борька. И ты тоже… Кровь наша, Лазаревская, а не со стороны его мамы. Иначе бы не передалось… сходство. – Она устало прикрыла глаза.

Боря понял, что визит пора заканчивать, осторожно обнял ее:

– Ну, я пойду. Ты устала.

– На чердаке поищи. Там чемодан, и еще пакет с Сережиными записями и распечатками всякими. Если тебе интересно, разбирайся. Ну, иди! Внук! – как-то с удивлением и даже гордостью закончила она.

– Баба Галя привет тебе передает, зайти собирается, – вспомнил он.

– Спасибо. Ей тоже передавай. Пусть за здоровьем следит, сахар меряет, к врачу ходит. – Она вдруг окликнула внука у самой двери: – Папке-то от тебя привет передать?

– Конечно! – ответил Боря и вышел в коридор, ярко освещенный солнцем через большие окна. В верхней части стекла сонно гудела муха.

«Что она сказала про папку? Он же умер давно. Что она имела в виду? – думал он, осознав ее последний вопрос. – Непонятно».

С разрешения бабушки Боря решил пожить у дяди Володи, чтобы тому не было скучно. Дядя сам это предложил: «Маринка моя как узнала, что мать в больнице, так решила ко мне даже не заходить, стесняется. Я ей толкую, что не съем же ее, а она – что люди подумают. А когда ты здесь, может, и решится забежать. Я ей рассказал, что едим только яичницу и пельмени, так она обещала нам борща наварить большую кастрюлю». Боря важно кивнул, соглашаясь пожить у дяди, раз такое дело.

После школы он разогревал в миске борщ, обедал и устраивался в бабушкиной комнате за небольшим письменным столом с желтой лакированной поверхностью. Стопку книжек и журналов по вязанию, садоводству и кулинарии он осторожно перенес на подоконник. Наскоро сделав самые необходимые уроки, Боря клал перед собой альбом. Обновление карандашных подписей потребовало много времени, потому что каждую фотографию нужно было аккуратно вытащить из жестких прорезей, стараясь не сделать заломы на уголках и ничего не порвать, особенно фигурно вырезанные края. Некоторые надписи читались совсем плохо, и Боря выходил с фотографиями на улицу в поисках самого яркого света. После этого он, высунув от усердия кончик языка, старательно обводил почерк незнакомого человека и представлял себе их автора – то молодую бабу Галю с пышными черными косами, уложенными вокруг головы, то прадеда Семена, невысокого крепкого мужчину в серой фуражке и с неизменной папиросой, а то и загадочного Александра. Он в представлении мальчика был высоким, красивым военным в гимнастерке, с кожаной кобурой для маузера, с большими серыми глазами и волнистой шапкой волос, выбивающихся из форменной фуражки.