Всеблагое электричество

— Где документы?

Молодой человек оправил сюртук и указал на одну из дверей.

— Прошу за мной, — произнес он официальным тоном.

Мы прошли в кабинет, там клерк юркнул за конторку, раскрыл пыльную папку и развернул ее ко мне.

Я быстро убедился, что речь в документах ведется о нужном мне имении, а последний его собственник и в самом деле умер еще полвека назад, и с нескрываемым недоумением посмотрел на чиновника:

— Как такое может быть?

— Не знаю, — развел тот руками. — Про этот земельный участок просто забыли!

— Такое разве бывает?

— В те годы и не такое случалось.

— Возможно. — Я записал в блокноте адрес своего поверенного, вырвал листок и протянул собеседнику. — Если удастся что-то разузнать, буду признателен.

— Всенепременно, — кивнул клерк, пряча бумажку в карман.

И я вышел на улицу ни с чем.

В город уже прокрались сумерки, на примыкавших к магистрату улочках фонарщики зажигали фонари. Тучи на фоне темнеющего неба казались вырезанными из черной бумаги. Гулко прогрохотал через площадь паровик, прокатила пара экипажей и полицейский броневик.

Я проводил его пристальным взглядом и отправился в «Прелестную вакханку».

Настроение для похода в цирк было неподходящее, но Альберт Брандт точно не простит, если по моей вине пропадет драгоценная контрамарка.

4

Когда поднялся к поэту, тот в одном исподнем стоял перед зеркалом и брился, время от времени окуная бритву в таз с мыльной водой на табурете. Вечерний наряд лежал на диване, в стакане на столе красовалась свежая гвоздика для петлички. И надо ли говорить, что лакированные штиблеты за дверью слуги начистили так, что было больно глазам?

— Лео! — обрадовался моему появлению Альберт. — Ты как всегда пунктуален до невозможности! Извозчик подъедет через пять минут.

— Ты заказал экипаж?

— Это же светское мероприятие! — хмыкнул поэт. — Опоздать или прийти пешком — моветон.

— Как скажешь, — усмехнулся я, опускаясь на оттоманку.

— Я по такому поводу даже побрился самолично! — похвастался поэт, вытирая щеки полотенцем.

— Руки в кои-то веки не трясутся?

— Ты злой и невоспитанный, — укорил меня Альберт, взял костюм и ушел за ширму переодеваться. — Какие новости? — крикнул он уже оттуда.

— Объявлено штормовое предупреждение, ожидаются ливневые дожди и грозы.

— Разве это новости? — фыркнул поэт. — Что слышно о Прокрусте? Кого он еще прикончил? Я сегодня работал весь день, даже на улицу не выходил.

— Прокруст мертв, — оповестил я приятеля.

— Брось, Лео! — не понял меня тот. — Если б ты знал, какой мне посулили гонорар за поэму о нем, то обзавидовался бы.

Я пощупал распухшее от купюр портмоне и рассмеялся.

— Это вряд ли.

— Да ну тебя! — отмахнулся Альберт, выходя из-за ширмы одетый с иголочки. — И забери уже свой бильярдный шар, на кой черт ты его вообще сюда притащил?

— Предлагаешь отнести его в цирк?

— Да хоть выкинь, мне-то что?

— Не ворчи как старый дед, — отшил я приятеля и спросил: — Не собираешься надеть плащ?

Альберт выглянул в окно, оценивающе посмотрел на небо и согласился:

— Да, плащ не помешает.

— Штормовое предупреждение!

Мы покинули апартаменты и спустились на первый этаж, а вскоре к варьете подъехал заказанный поэтом экипаж.

— В старый цирк! — объявил Альберт, и нас повезли по узеньким улочкам греческого квартала, темным и пока еще немноголюдным.

Сгустились сумерки, небо окончательно затянули облака, а ветер усилился и посвежел. К вечеру заметно похолодало.

Уличное движение к этому времени было уже не очень интенсивным, поэтому до сквера у набережной Ярдена, посреди которого возвышалось круглое здание старого цирка с каменным куполом и входами-арками, домчались за десять минут.

Людей здесь собралось — не протолкнуться.

В свете фонарей почтенная публика фланировала по аллеям сквера и набережной, кто-то спрашивал лишний билетик, кто-то продавал вовсе не лишние билетики втридорога. За порядком присматривало сразу несколько нарядов конной полиции, у загородок перед входом в здание цирка маячили синие мундиры констеблей.

— Сегодня аншлаг, — отметил я, выбираясь из экипажа.

— Спекулянты озолотятся, — подтвердил Альберт.

Мы вошли в сквер и зашагали мимо многочисленных тележек и лотков уличных торговцев, предлагавших зрителям подкрепиться перед представлением.

— Перекусим в буфете, — решил поэт.

Я спорить не стал. Посещение буфета — это традиция. Сходить в цирк или театр и не заглянуть в буфет — моветон.

Проклятье! До чего же привязчивое словечко!

Встав на краю площади, я окинул взглядом каменную громаду цирка и поежился.

— Да, у меня от этого места тоже мурашки по коже, — кивнул Альберт. — Жуткие вещи творились здесь раньше. Жуткие.

Ходили слухи, что при падших далеко не все зрители возвращались после представлений домой, и хоть документальных подтверждений подобных случаев не сохранилось, истории эти щекотали нервы не одному поколению горожан. Лет тридцать назад власти даже выстроили новое здание цирка — светлое, воздушное и просторное, а на прежнем месте с тех пор выступали только заезжие коллективы и независимые труппы.

Я этим слухам особого внимания не придавал, просто ощущалось в воздухе нечто непонятное, только и всего. Отголоски стародавних страхов? Быть может, и так.

— Экстренный выпуск! Прокруст мертв! — заголосил вдруг сновавший меж людей мальчишка со стопкой газет. — Покупайте экстренный выпуск! Неоспоримый факт: Прокруст застрелен в китайском квартале!

Альберт Брандт немедленно приобрел свежий номер «Столичных известий»; тот состоял лишь из пары листов и целиком и полностью был посвящен легендарному убийце. Поэт в свете газового фонаря прочитал передовицу и выругался:

— Будь я проклят, Лео! Он мертв!

— Я же тебе об этом и толковал, — усмехнулся я со значением.

Поэт уловил недосказанность и уставился на меня с явным неодобрением.

— Я думал, ты говорил о… — из деликатности он не стал упоминать о моем отце, а значит, разозлился не столь уж и сильно, — о прежних временах! Не о новом убийце!

— Я сказал то, что сказал.

— Здесь написано, Прокруста застрелили полицейские при исполнении.

— На месте главного инспектора было бы по меньшей мере глупо утверждать иное.