Всеблагое электричество

На моих глазах с ясного неба сорвался ослепительно-яркий росчерк молнии, и сразу дрогнула под ногами земля, а по округе разнесся оглушительный хлопок грома.

Я улыбнулся башне будто старому другу — да так оно и было! — и отправился на смотровую площадку, с которой открывался просто удивительный вид на вечерний город. Новый Вавилон уже полностью утонул в густых сумерках; центральные улицы сияли нервным блеском электрических ламп и мягким мерцанием газовых фонарей, но чем дальше, тем чаще попадались на глаза черные прорехи спящих кварталов. На шпилях башен горели сигнальные огни, такие же огоньки в небе помаргивали, отмечая движение многочисленных дирижаблей.

Смотровая площадка оказалась сильно замусорена, смотритель ржавого железного монстра заглядывал сюда лишь время от времени, а всем остальным не было до грязи никакого дела. Я застелил каменную скамью прихваченной с собой газеткой, уселся на нее, давая отдых усталым ногам, затем раскрыл чемоданчик и достал кральку салями. Нарезал колбасу перочинным ножиком, задумчиво взвесил в руке бутылку сливовицы, но от употребления алкоголя решил воздержаться.

Мне было это просто не нужно.

Посматривая на город с высоты холма, я взял кусочек салями и принялся задумчиво его жевать.

Когда послышался мерзкий стеклянный скрип, я не повел даже ухом. Невесть откуда взявшийся Зверь сграбастал бутылку сливовицы, воткнул страшенный коготь в пробку и легко выдернул ее из горлышка.

— Не возражаешь? — усмехнулся он, сверкнув своим жутким оскалом.

— Пей, — разрешил я. — Так и думал, что ты на огонек заглянешь.

— Становлюсь предсказуемым?

— Вообще — да.

Зверь надулся и отодвинулся от меня подальше. Я этому лишь порадовался: белая кожа альбиноса словно светилась изнутри, и от столь близкого присутствия вымышленного друга заломило зубы. Сила падшего переполняла Зверя, растворяя и меняя его телесную оболочку, она грозила в любой момент выплеснуться наружу и захлестнуть меня с головой.

Альбинос запрокинул бутылку и надолго приложился к горлышку, затем довольно крякнул и вытер широкую пасть тыльной стороной ладони. С исцарапанной бутылкой он отошел к самому краю обрыва, и сразу послышалось размеренное журчание.

— Отрадно осознавать, что есть в этой жизни нечто незыблемое и неизменное, — отметил я, когда альбинос вернулся обратно.

— Умничаешь, Лео! — укорил меня Зверь, помолчал и добавил: — Не будь ханжой!

— Как скажешь, — усмехнулся я и принялся вытирать носовым платком жирные от салями пальцы. Есть почему-то расхотелось.

Альбинос подцепил когтем кусочек колбасы, отправил его в рот и отвернулся к городу. Над головой сверкнула молния, скамья заметно вздрогнула, раскатисто прогрохотал гром. Почудился запах озона, а белые волосы Зверя встали дыбом, будто иглы дикобраза.

— Как думаешь, когда все пошло наперекосяк? — спросил я вымышленного друга, прекрасно осознавая, что задаю вопрос самому себе.

Зверь приложился к бутылке и покрутил когтистым пальцем у виска.

— С дуба рухнул? Лео, у тебя все хорошо!

— Серьезно?

— Драть, малыш! Сколько тебе лет?

— Двадцать два.

— Вот именно! — наставил альбинос на меня указательный палец, глотнул сливовицы, рыгнул и продолжил: — Тебе двадцать два года, а ты все еще жив. Не все могут похвастаться тем же. Знаешь, сколько гибнет до совершеннолетия, угодив под паровик, утонув или записавшись по дурости в колониальные войска? Да просто умерев от голода или замерзнув насмерть, в конце концов! Имя им — легион. Так что не жалей себя. Тебе вырезали сердце…

— Дважды…

Зверь кивнул.

— Тебе дважды вырезали сердце, а ты до сих пор жив! Да и тебе ли бояться смерти? Ты связан с суккубом и наперед знаешь, что именно ждет тебя в загробном царстве! Вечность боли. Драть! Целая вечность! Лео, да ты воистину бессмертен!

— Утешил…

— Но зато никто не наложит лапу на твою душу, пока ты жив.

Я досадливо поморщился.

— Меня больше беспокоит сохранность телесной оболочки.

— Так плюнь на все и беги.

— Не могу.

Зверь достал заткнутый за пояс кухонный нож и поковырял его кончиком меж неровных зубов, вычищая застрявший там кусочек колбасной оболочки.

— Нравится ощущать себя цепным псом императрицы? — спросил он с издевкой.

— Не в этом дело.

— Именно в этом, — уверил меня альбинос. — Ты полагаешь себя недооцененным. Думаешь, если справишься с заданием, тебя впустят с улицы в дом, позволят погреться у очага, накормят, напоят и уложат спать в тепленькую постельку?

— О чем ты говоришь?!

— Думаешь-думаешь! И ты прав, они действительно пустят тебя в дом, погладят по головке и уложат спать. Только ты уже не проснешься. Никогда! Семейка Хулиганов — милые шалунишки по сравнению с твоей родней!

— Принцесса странная, — согласился я. — Боится, что у нее в крови растворена сущность падшего и однажды тот может проснуться.

Альбинос достал сигару и раскурил ее, затем искоса глянул на меня и ухмыльнулся.

— Даже не знаю, Лео, насколько это нормально — обсуждать странности кузины с собственным вымышленным другом.

— Иди ты! — ругнулся я, впрочем, совершенно беззлобно.

Зверь в ответ лишь закудахтал от смеха.

— Выше нос! Ты самый везучий человек, которого я только знаю! — объявил он, встряхнув головой. — Шизофреник с раздвоением личности, который умудрился выпихнуть мистера Хайда в вымышленное тело, чтобы самому остаться с чистенькими руками!

— Все не так!

— Так! — рыкнул Зверь, и его глаза засверкали в ночи куда ярче огонька зажатой меж зубов сигары. — Имей смелость признаться в этом хотя бы самому себе!

— Сгинь! — огрызнулся я.

Зверь расхохотался, но я вовсе не собирался оставлять за ним последнее слово.

— Кстати, почему тебя не слышал тот ирландец в подвале?

— Такое случается, малыш, когда человек разговаривает сам с собой.

Я не стал ввязываться в бессмысленный спор с альбиносом, достал из кармана жестянку с леденцами и сунул один из них в рот. Покатал его между небом и языком, вздохнул и выплюнул в траву. Сладкого не хотелось.

Но это мне. Зверь моментально сграбастал банку, всыпал все леденцы разом в свою широченную пасть и захрустел ими, словно засахаренными орехами.