Всегда начеку

...Он вспомнил, как вернулся капитан Терентьев в сорок третьем из-под Курска с пустым рукавом и двумя рядами орденских планок. Так и сидел он потом в офицерском кителе без погон на площади под серой от пыли облезлой акацией. Сидел, чинил обувь. Сапоги солдат, ботинки ремесленников, сандалии пацанов, женские босоножки, которые назывались танкетками.

Зимой сорок четвертого украли у Рыскулбека в очереди хлебные карточки. Он не пошел домой. Не мог он идти домой, где ждали его, пятнадцатилетнего мужчину, главу семьи, мать и еще пятеро братьев и сестер. Он сидел тогда около Терентьева, прижавшись спиной к гладкому стволу акации, и не мог заставить себя пойти домой. Они пошли домой вместе. Терентьев отдал матери свои хлебные карточки. Когда Терентьев уходил, мать упала на колени и хотела поцеловать ему руку. Сильно тогда рассердился Терентьев и ушел, хлопнув дверью.

А через неделю Терентьев узнал, что Саидку Габитова обвесили в хлебном магазине. Схватился он с продавцом Вольским.

— Шкура тыловая! — кричал Терентьев. — Детей наших обвешиваешь. Кровь нашу пьешь!

Дело было в станционном буфете, и Терентьев хотел ударить Вольского пивной кружкой. Вольский ловко увертывался, мягко успокаивал:

— У меня же бронь. И что вы, папаша, расходились? Мы оба на фронте. На трудовом...

Забрали тогда Терентьева в милицию, и он, Рыскулбек, бежал по пыли за милиционером Сыздыковым и просил:

— Отпусти его, пожалуйста. Отпусти. Он же не виноватый.

Но Сыздыков вел Терентьева в отделение, заломив ему за спину единственную руку, и бормотал:

— Уйди, босяк. Не крутись под ногами. А то хуже будет.

Может, тогда и решил Рыскулбек пойти на работу в милицию, чтобы в ней не было таких, как Сыздыков. Может, и тогда. Нет, наверное, все-таки позже. Гораздо позже. Году в пятьдесят шестом, когда он заступился за девушку, на которую напали двое парней...

А вот теперь старик Терентьев одиноко сидит на расписном чемодане с висячим замком и ждет поезда, который увезет его к брату. Даже дочь не пришла проводить старика.

— Ничего, деда, — сказал Рыскулбек Терентьеву. — Переживем. Ничего с нами не будет до самой смерти.

— Не будет, — улыбнулся Терентьев. — Это верно. До самой смерти ничего не будет.

Подошел восемьдесят пятый, скорый, Ташкент — Москва. Пассажиры, как горох, посыпались на перрон. Сальменов взял терентьевский чемодан, дошел до восьмого вагона, остановился, поджидая старика. Он помог Терентьеву погрузиться и устроил его на нижней полке с помощью знакомого проводника Турсункула. Сальменов посидел, покурил с Терентьевым.

— Я, деда, пройдусь по вагонам, — сказал он Терентьеву. — Посмотрю и приду. Вместе до Арыси доедем. Я этот поезд до самой Арыси буду сопровождать.

— Приходи, — сказал Терентьев. — Хоть покурю с земляком.

Рыскулбек шел по вагону и думал, что же сделать для старика, чтобы ему было веселее ехать. Он вернулся назад, зашел в купе к Турсункулу и договорился, что тот будет весь путь поить Терентьева крепким чаем.

— Специально для деда заварку делай, — наказал Сальменов.

— А кто тебе этот дед? — спросил Турсункул.

— Просто человек хороший, — сказал Рыскулбек.

— Для хорошего человека чая не жалко, — сказал Турсункул. — Все сделаю. Не беспокойся.

Восемьдесят пятый набирал скорость. Сальменов поговорил с проводниками, прошел по вагонам из конца в конец поезда, внимательно присматриваясь к сидящим, спящим, пьющим чай. Заглянул в вагон-ресторан. Он был закрыт. Официанты меняли скатерти, залитые пивом. Кажется, все нормально.

Сальменов стоял в тамбуре, собираясь идти к Терентьеву, когда к нему подошел проводник пятого вагона.

— Вас ищу, сержант. Солдат на крыше едет. Я ему говорю: «Слезай. Упадешь, кто отвечать будет?» А он смеется.

— Хорошо, — сказал Рыскулбек. — Я поговорю с ним.

Он докурил сигарету и пошел к хвосту поезда.

— Солдат какой-то на крышу забрался, — сказал он проводнику последнего вагона. — Пойду поговорю с ним. А ты посмотри, если что...

— У нас в поезде народ спокойный едет, — сказал проводник. — Очень спокойный. Но я посмотрю...

Рыскулбек подтянулся на руках и вылез на крышу. Хвостовой вагон здорово мотало.

«Под семьдесят жмет, — определил он. — Никак не меньше».

Весеннее солнце светило ему прямо в глаза, и он не сразу увидел распластанную фигуру солдата далеко впереди.

«Заснет парень и свалится. Надо заставить спуститься», — подумал Рыскулбек.

Он не спеша пошел к солдату, перепрыгивая через промежутки между вагонами.

Парень лежал босой, на расстеленной шинели. Сапоги стояли рядом. Он первым увидел Сальменова, вернее, его голову в милицейской фуражке, которая показалась неожиданно над последним вагоном.

«Так, — сказал он себе. — Надо ждать второго. По-моему, ты влип, Костя, — и ему сразу стало жарко. — Быстро же они след взяли. Кто же продал меня?..»

Он, не вставая, достал из правого кармана шинели тяжелый газетный сверток. Из левого — обоймы. Посмотрел назад. Сзади никого не было.

«Смотри, смелый сержант. Один пошел меня брать. Это уже легче. Один на один всегда легче».

Парень смотрел на человека в милицейской форме, который медленно шел к нему, улыбаясь.

«Ишь разулыбался. С чего бы это? А может, он с добром ко мне?»

Но он сразу отогнал от себя эту мысль.

«Знаю я вашу доброту. Зря, сержант, улыбаешься, — подумал он раздраженно. — Сейчас плакать будешь. Кровью умоешься. А я посмеюсь».

Парень сполз с шинели, прикрывая пистолет телом, чтобы сержант не заметил его раньше времени, устроился поудобнее и прицелился.

Рыскулбек шел во весь рост по крыше пятого вагона. Он видел, что солдат как-то неловко, боком сполз с шинели на гармошку между третьим и четвертым вагоном. Теперь он отчетливо видел только коротко стриженную голову солдата.

«Вот чудак, — подумал Сальменов. — Прячется. Наверное, совсем молодой. В отпуск едет. Свалишься — вот тебе и отпуск».

Что-то сильно ударило его в левое бедро. Так сильно, что все тело его резко развернуло вправо, и он чуть не упал.

«Что же это?» — подумал он.