Всегда солдат
Шрифт:
– Проща-ай - донеслось до меня.
– Прощай, друг, - прошептал я и быстро отвернулся. Меня душили слезы.
* * *
Весь день я был сам не свой. Одиночество страшно всегда. Но вдвойне страшнее было оказаться одному в той обстановке. Одиночество в плену - верная гибель, поэтому даже самые замкнутые люди старались найти себе друга, товарища.
Я стал приглядываться к соседям по бараку. И товарищ объявился.
Он сам искал меня и, как я понял из нашего разговора,
– Побаивался, - сознался Ваня.
– Люди разные, и разное у них на уме. Вначале, когда ты с дружком ушел на вокзал, подумал, что с вами каши не сваришь. Потом понял, что вам не лишняя пайка хлеба понадобилась, не еда интересовала, а побег.
– Как ты догадался?
– Да от вас же услышал, случайно. У меня эта мысль тоже крепко засела. Некоторые тут рассуждают так - лишь бы перезимовать, а там видно будет, На этот случай обзаводятся барахлом, которое потеплее, с полицаями дружбу заводят, мелкой спекуляцией занимаются. Сперва и я поддался такому настроению. Скажу честно, даже полицаем стал. Только ты не думай, что я был, как эти зверюги. Ну, шумел иногда на пленных. Так нужно было для виду. А на деле никого не обидел… Однако долго не выдержал. Через месяц отказался. Столько всего нагляделся, что сам себе противен стал. Понял: если не вернусь в барак, крышка мне как человеку. Худеть даже стал от переживаний…
– А может, врешь?
– прямо спросил я.
– Я-то! Теперь?!
Ваня побледнел. В голосе его было столько искренности и боли, что я успокоился.
Ваня помолчал, нервно кусая губы. [94]
– Никогда не прощу себе этого, - тихо сказал он и брезгливо поежился, точно угодил в нечистоты.
– Ведь что может произойти, когда думаешь только о себе, да за собственную шкуру трясешься…
Знакомство с Ваней несколько рассеяло меня, отвлекло от тяжких мыслей, вызванных внезапным расставанием с Клементьевым. Спал крепко, и мне было тепло. Проснувшись, увидел на себе шинель.
– Спасибо, Ваня!
– Ну, чего там!
– смутился он.
– Возьми ее себе, а я и так обойдусь. Гимнастерка у меня добротная, да и сам я покрепче тебя.
В тот день вновь набирали пленных для работы в экономиях. После раздачи баланды мы отправились к воротам, хотя не очень верили в удачу.
– Ты, главное, понахальнее, - советовал Ваня.
– А может, я с дежурным полицаем потолкую. Он знает меня. Подлец порядочный, но попытаюсь уломать.
В десятом часу из здания комендатуры вышло восемь солдат.
– Сорок человек, - крикнул старший дежурному полицаю.
Собравшихся у ворот было раза в два больше. Настроение у меня упало.
– Мы последние, - сказал я, - до нас очередь не дойдет.
– Быстрее!
– приказал Ваня, схватил меня за руку, и мы побежали в голову уже выстроившейся очереди. Пленные зашумели. Подошел полицай.
– Так это же вчерашний доходяга, - узнал он меня.
– А ну, выметайся!
– Оставь его со мной, - вступился Ваня.
– Молчать!
– отрезал полицай.
– И, повернувшись ко мне, добавил: - Проваливай! Твое место там, в траншеях!
Он ткнул меня в грудь рукояткой плетки. Я не двигался. Твердо решил, будь что будет, но очередь не покину. Полицай огрел плеткой. Я не шелохнулся.
– Нравится? Тогда получай.
Удары сыпались градом. Шинель смягчала их. Больше всего я опасался, что полицай пустит в ход кулаки: один удар по голове, и я свалюсь, может
быть, навсегда. К нам подошли гитлеровские солдаты, [95] привлеченные зрелищем. И вдруг дикая шальная мысль ожгла мозг. Не подумав даже о последствиях своего поступка, я резко повернулся к полицаю и крикнул:– Не смей! Я буду жаловаться фюреру!
Это прозвучало, конечно, глупо, но иногда и глупость производит ошеломляющее впечатление. Мне важно было обратить на себя внимание конвоиров, и я этого добился. От неожиданности полицай опустил плетку. Солдаты, услышав слово «фюрер», как по команде щелкнули каблуками и дружно рявкнули:
– Хайль Гитлер!
Воспользовавшись замешательством, я сделал два шага вперед, выбросил вперед правую руку и тоже крикнул:
– Хайль Гитлер!
Действовал я подсознательно, в каком-то ослеплении и в тот момент ни на какую благосклонность гитлеровцев не рассчитывал. Руководили мной только чутье и инстинкт. Вероятно, моя сумасшедшая выходка озадачила солдат. Ко мне подошел старший и указал на открытые ворота.
На дороге стояли две машины. Гитлеровец показал мне, чтобы я забирался в кузов. Я не заставил долго ждать себя. Отсчитав сорок пленных, конвоиры расселись у заднего бортика, и машины тронулись.
Первые километры я растерянно смотрел по сторонам и не испытывал никакой радости. Все случилось так внезапно, что я не сразу мог осознать происшедшее. Лишь когда машины въехали в лес, стал приходить в себя.
Дорогу окружали могучие сосны и ельник. Потом потянулась молодая сосновая поросль. Было светло и чисто. На высоких нотах пели моторы, вытаскивая тяжелые грузовики из сыпучего песчаного грунта. Над вершинами деревьев величаво плыли пухлые, пронизанные по краям солнцем белые облака.
Недавний дождь прибил пыль, висевшую в воздухе, и небо блестело, словно на него навели глянец. Я долго смотрел на облака. Было такое ощущение, словно вновь вернулся к жизни, солнцу, вот к этой голубой безбрежности, ко всему прекрасному, без чего нет человеку счастья… [96]
Чтобы остудить перегревшиеся моторы машин, гитлеровцы устроили часовую остановку. Когда мы снова заняли места в кузове, Ваня тихо сообщил:
– Едем-то мы, оказывается, не в экономию, а в Лебедин на лесоразработки. Сейчас от конвоиров узнал. Они там свой шнапс дули вовсю. Пьяные черти…
Проблеск надежды
Лебедин - небольшой украинский городок. Втиснутый в кольцо хвойных лесов, он встретил нас тишиной, длинными вечерними тенями, слабым шелестом садов.
Оставляя за собой клубы пыли, машины медленно двигались к центру. Редкие прохожие, завидев нас, останавливались и смотрели вслед.
Слух о появлении пленных моментально разнесся по городу. Когда мы подъехали к школе, здесь уже собралась толпа. Женщины и дети держали в руках узелки с едой.
Оставив пленных под надзором полицаев, гитлеровцы уехали в свою часть, расположенную где-то на окраине. Дня три нас никто не тревожил.
Жители нанесли нам столько снеди, что мы устроили даже кладовую и выбрали артельщика, который распределял продукты.
Иногда нам приносили горячую пищу. С общего согласия ее выдавали наиболее слабым. В их число включили и меня.
На четвертые сутки утром появились гитлеровцы. Пленных разбили на пятерки, к каждой пятерке приставили конвоира. Потом нас рассадили по машинам и повезли в лес. Пробыли мы там до пяти вечера.