Всегда солдат

–  Скорее, хлопцы!
– взволнованно звенел девичий голос.
– Полицаи вас ищут!

Таня вывела нас на дорогу в километре от села.

–  Не поминайте лихом, - сказала она на прощание.
– Не обижайтесь на нас с мамой…

Горсть табаку

До рассвета мы шагали в сторону районного центра Казанка. Когда на фоне белесоватого неба показались контуры элеватора, свернули в поле. Здесь в скирдах лежал прошлогодний, уже почерневший хлеб. На них мы и заснули.

Отдохнув, обогнули Казанку, миновали еще село и вышли к небольшому, утопающему в зелени хутору. До прихода гитлеровцев хутор этот был одним из отделений совхоза имени Чапаева.

Вошли в первую хату.

Дверь отворила загорелая женщина средних лет.

–  Вы, хлопцы, пленными будете?
– сразу догадалась она.

–  Да, - подтвердил Вязанкин.

Хозяйка беспокойно оглянулась по сторонам.

–  Быстрее заходьте. У нас немецкая экономия, и где-то тут полицаи вертятся.

Не успели мы войти в горницу, дверь с треском распахнулась и в хату ввалились двое хлопцев лет по шестнадцати с повязками полицаев на рукавах.

–  Кто такие?
– выкрикнул более высокий, с медно-огненной шевелюрой, и потянул с плеча винтовку.
– Из плена тикаете, мать вашу… А ну, подымайтесь!

–  Куда мы их, Петро?
– спросил второй полицай.

–  Прямо в Казанку, - ответил рыжий и скомандовал: - Выходи!

Усевшись в двуколку, полицаи положили винтовки на колени и велели нам идти впереди лошади.

–  Плохо дело, братцы, - сказал Вязанкин, когда мы выбрались из хутора.
– Влипли, как молокососы.

–  Эй вы там; не разговаривать!
– раздался окрик. [69]

Минут десять шагали молча. Я шел и ломал голову, как выкрутиться из беды, но ничего не мог придумать. Впереди у дороги колыхалась под ветерком нескошенная пшеница. В хлеба броситься? Рискованно, но можно, авось пуля и минует. А дальше? Полицаи поднимут шум, предупредят других, устроят облаву. Нет, такой план не годился.

Захотелось курить. Сунул руку в карман брюк, пальцы нащупали только табачную пыль. Внезапная мысль обожгла мозг.

–  Поищите по карманам табачную пыль, - шепотом передал я Василию и Виктору.

–  Зачем?

–  Надо, - и пояснил: - Ты, Виктор, ближе к лошади. Сделаем остановку, как будто закуриваем. Когда морда коня окажется рядом, брось ему пыль в глаза.

Клементьев понимающе подмигнул.

Табачной пыли набрали целую горсть. Часть ее пустили на закрутку.

–  Вперед, не останавливаться!
– крикнул один из молодчиков.

–  Пан полицай, - заискивающе произнес Василий, - нам только закурить.

Бедарка медленно приближалась. Виктор, скосив глаза, следил за ней.

–  Давай, - шепнул я, - рядом уже.

Клементьев метнулся к коню и швырнул табачную пыль в его огромные агатовые глаза. Животное вскинуло морду, жалобно заржало и резко рванулось в сторону, угодив передними ногами в неглубокий кювет. Двуколка перевернулась, полицаи покатились по земле. Винтовки остались на дороге. Мы с Василием бросились к оружию, Виктор подскочил к полицаям.

–  А ну, снять ремни, живо!

Те молча повиновались. Виктор скрутил им на спине руки.

–  Что делать с сопляками?
– спросил Василий.

–  Расстрелять изменников, - просто ответил Клементьев.

Парни побледнели, потом повалились нам в ноги. Отправлять на тот свет этих мальчишек мы и не собирались, но, чтобы проучить их и нагнать больше страху, [70] разыграли сцену. Виктор настаивал на расстреле, Василий слабо противоречил, я помалкивал. Поняв, что от моего слова зависит приговор, полицаи все внимание обратили на меня.

–  Сжальтесь, дядько, - канючил Петро.
– Мы не по своей воле пошли в полицаи. И лошадь и двуколку берите, только отпустите нас.

–  Отпусти вас, так вы стрекача и сразу в Казанку за гитлеровцами.

–  Мамой клянусь, никому ни слова не скажем!

–  Маму вспомнил, падло!
– презрительно бросил Клементьев.
– А когда немцам продавался, о матери забыл? В советской школе учился, советские книги читал, а в душе кулаком оставался. Наверное, батька твой из раскулаченных?

Петро отрицательно замотал головой и покосился на товарища. В глазах его мелькнул испуг. Виктор заметил это и усмехнулся.

–  Ладно, некогда с вами тут валандаться. Отпустим. Но в другой раз живыми не уйдете. Помни, мы вернемся, и тогда каждого предателя потребуем к ответу. Так и передай всем изменникам. А теперь, марш в пшеницу!

Отведя полицаев метров на сто в хлеба, Клементьев вставил им в рот кляпы и приказал лечь на землю.

Двуколка и лошадь крепко выручили нас в тот день. До вечера, минуя хутора и села, мы отмахали километров тридцать. На заходе солнца въехали в небольшой лесок, распрягли измученного коня и отпустили на волю. Двуколку столкнули в овражек.

–  Комфорт кончился, - констатировал Василий Вязанкин.

Это случилось утром

Наученные горьким опытом, мы стали осторожны. Прежде чем войти в село, долго наблюдали за ним издали. В хаты сразу не входили, а предварительно узнавали от хозяек о полицаях и немцах.

Но маршрут наш неожиданно изменился. В одном из сел узнали, что двигаться к Черкассам через Знаменку нельзя: дорога путаная и сильно охраняется гитлеровцами. [71]

–  Край лесной, и партизаны там житья немчуре не дают, - говорили нам.
– На дорогах патрули. Лучше обойти Кировоград степной стороной. Хоть и намного длиннее, да зато надежнее.

Этот путь действительно оказался спокойным. Только в одном месте повстречались с местным жителем. Он сразу догадался, кто мы, и посоветовал дальше передвигаться в одиночку.

–  В селах только женщины остались да дети, а вы трое здоровых хлопцев идете на виду у всех. Так не годится. Нужно врозь. Я сам бежал из Лодзи… Бежало нас много, а до дому добрались единицы… Запомните: вы приближаетесь к Днепру, а Днепр нынче - граница и хорошо охраняется.

–  Подумаем.

–  Думайте, да недолго… А сейчас айда ко мне. Переночуете, а утром по холодку опять в путь…