Всего четверть века

На болевую точку я попал неожиданно.

Мы сидели у Игоря на веранде и пили коньяк, очень хороший коньяк, настоящий, армянский, высокой марки, купленный в Ереване, пили из маленьких рюмок, неторопливо, наслаждаясь, настроение было превосходное, полуэйфорическое, то счастливое состояние, при котором незаметно слабеет тормозная система. И я затронул вопрос деликатный, не подумав, что касаться таких вещей следует всегда с осторожностью.

— Ну, друг, дом у тебя полная чаша.

Игорь скользнул взглядом вокруг себя.

— Почти.

Это «почти» я пропустил мимо ушей, а на него следовало обратить внимание.

— Я тобой восхищаюсь! Из какого пике вышел! Ведь несло носом в землю?

— Несло.

— И близко земля была?

— Близко.

— А ты взмыл! Всем чертям назло. Каким человеком стал! Я, когда искал твой дом, спрашивал у прохожих, так они на меня, как на дурака, смотрели, — как это можно не знать, где Игорь Константинович живёт!

— Да, ко мне хорошо относятся, — согласился он спокойно.

— В общем, Игорёк, давай за тебя выпьем, за то, что ты своей одной ногой на земле крепче стоишь, чем другие на двух.

— Друг Аркадий, не говори красиво.

— Говорю правду. Порода твоя мореходная верх взяла. Так что ты если и не адмирал, то уж капитан настоящий, первого ранга. Так держать, капитан! Плыви и будь!

Я проглотил свой коньяк. Игорь выпил медленно.

— Но есть и критическое замечание. Позволишь?

— Люблю я критиков моих, — сказал Игорь, улыбнувшись.

— Не вижу юнгу на палубе.

Наверно, будь я трезв, то без труда заметил бы, что коснулся больного, но я не заметил и не остановился.

— Где будущий академик медицины?

Игорь был вынужден ответить.

— Детей у нас нет.

Было ясно, что распространяться ему не хочется, но я с пьяной настойчивостью гнул своё.

— Конечно, ты имеешь право пожить для себя. Но время-то, как сказал поэт, мчится полным ходом. Тебе давно за тридцать.

— Не во мне дело.

— Зина не хочет? — удивился я.

— Зина хочет.

Мне и в голову не приходило, что у цветущей с виду Зины могут возникнуть трудности с рождением ребёнка, но оказалось именно так.

— Это нам всю жизнь отравляет, — сказал Игорь, — Ты не представляешь, как нам хочется, чтобы по этому дому бегал малыш… на двух ногах. Но пока… четыре месяца — и выкидыш.

— Прости мою бестактность.

Он наполнил мою рюмку.

— Не ты первый спрашиваешь.

— Ну, а медицина? Неужели ничего нельзя сделать?

— Вожу Зину в институт акушерства на сохранение. Пока без толку. Уже три раза.

Месяца за три до Нового года Игорь снова привёз Зину в институт, и снова напрасно. Может быть, поэтому они и остались встречать праздник с нами. Наверно, дома им было бы хуже…

Поэтому я был рад, что Игорь шутит. Но всё-таки…

— Ты хорошо держишься, старик.

Он пожал плечами.

— А что мне остаётся? Я ведь не агрессивен.

— Ерунда — эта теория. С жизнью кончают слабые или дураки.

— Не скажи. По-разному бывает. Но в общем эти ребята — Хенри с Шортом — какую-то суть ухватили.

— Не понимаю, чем они тебя так заинтересовали.

Игорь посмотрел на меня внимательно, и мне показалось — теперь-то я знаю, что не показалось, а так и было! — сказал не то, что хотел сказать.

— Просто мысли о самоубийстве человеку чаще приходят в голову, чем мы об этом подозреваем.

— Ну, мысли — одно, а поступок — совсем другое. Дистанция огромного размера. Мне и самому однажды жить расхотелось, когда меняя в шестнадцать лет любимая отвергла. Ходил на набережную, в речку заглядывал. Но вода холодной показалась.

— А я порошки собирал, — сказал Игорь серьёзно. — Тогда…

И он слегка хлопнул ладонью по протезу.

— Неужели хотел?

Никогда раньше не говорил Игорь о том, что пережил в те дни.

— А ты как думал! За секунду рухнуло всё, ради чего жил. Отрезало вместе с ногой весь смысл жизни. Я ведь вне моря жизнь и представить не мог. Вот и начал собирать порошки.

— И что?

— Собрал и выбросил. Струсил, наверно, как нам учёная девица объяснила.

— Брось! Ты не трус. Просто победил разум.

Игорь усмехнулся.

— Не уверен. Убивать себя страшно. Я, конечно, утешался этой твоей мыслью, что разумно поступаю, и даже думал одно время, что я сильным оказался, а самоубийцы слабовольные, но сейчас я так не думаю.

— Почему? — спросил я.

Но Игорь не ответил на мой вопрос, отложил разговор. На восемь лет. И я тогда так и не понял, почему заинтересовали его Хенри и Шорт и эта длинноногая всезнайка, имени которой я уже не помню.

— В другой раз как-нибудь… Пошли-ка. Серёжка, кажется, речь держит.

Сергей был верен себе. К утру у него возникала потребность высказаться. А говорил он всегда одно и то же. О том, что время движется, а мы живём. Хотя и не все.

— Друзья! Я хочу сказать о законах быстротекущего времени. Оно течёт неумолимо, и мы уже не те, что были. Нас ещё считают молодыми, но мы не так молоды… Мы повидали и испытали. И недосчитались друзей. С нами уже не будет Веры. Но я верю, Олег вернётся…

— Он не вернётся — сказал Игорь тихо.

А Лида встала и пошла на кухню. Конечно, как хозяйка она должна была заниматься кухонными делами, но могла бы и подождать, наверно.

Сергей прервался и посмотрел ей вслед с обидой.

Тост был скомкан, и Сергей, потеряв мысль, продолжал уже совсем другое.

— Я читал где-то, что дикари не думают о будущем. Они живут сегодняшним днём и потому всегда счастливы. Но я пью за будущее…

— А я за сегодняшний день. Я дикарь, — сказал завтрашний членкор Коля и подмигнул аспирантке. И не только подмигнул, потому что она вдруг дёрнулась нервически и шлёпнула его по руке через скатерть.