Всего три дня

А может, он здесь, чтобы научиться работе с людьми, как советовал генерал? Ну, во-первых, за три дня учений ничего не увидишь. И во-вторых, сам не маленький. Не из школы в академию поступал. Успел батареей покомандовать. Старшего лейтенанта досрочно получил, — значит, неплохо справлялся? Конечно, всяко бывало. Случались и неувязки, не без этого. Ну так сам же в них и виноват. Наука ведь несложная: за всем глаз, и пожестче дисциплина. Все случаи жизни, уставами расписаны, вот и выполняй. И вся педагогика. Антимонии всякие некогда разводить — мне за два года солдата, артиллериста грамотного сделать надо. Какие уж тут откровения могут быть у Савельева? Да и нужны ли они, еще вопрос!..

Антоненко отдавал себе отчет в том, что его рассуждения — плод плохого настроения, вызванного этой непривычной для него одуряющей жарой и духотой, этой теснотищей. И конечно же напутствием Вики, когда его вызвали по тревоге из гостиницы. По-своему, разумеется, она права: в день приезда муж оставляет ее одну с малышкой на руках в гостинице, среди незнакомых людей. А она и так простить не может его за то, что он, имея право выбора как отличник, напросился при распределении в этот богом забытый край — к черту на кулички, как она говорила. Дескать, видали, какой сознательный выискался!

Пока на скорую руку собирался, много обидного пришлось выслушать от нее. Даже пообещала, что уедет к матери, пока он «на своих учениях раскатывает». С нее станется, чего доброго! Вот и воюй, когда у тебя тыл такой шаткий. Он вспомнил сердитое лицо Вики — тонкие брови сломлены, уголки губ дрожат от обиды, вот-вот расплачется, но в глазах нет слез. Самолюбивая очень, слабости не покажет. Всю жизнь в большом городе жила, а он возьми да и увези ее в пустыню. Обманул, получилось. Она рассчитывала, что муж, если не в адъюнктуру поступит, то хоть город приличный выберет. Интересно, а как насчет «рая в шалаше», любви? М-да, не место здесь для анализа чувств. Но все равно настроение уже испорчено.

А ведь поначалу он обрадовался вызову посыльного: как хорошо, думал, что с корабля на бал, что с первого дня может показать себя. Выбор места службы совпадал с темой его диплома, в котором он разрабатывал принципы управления огнем дивизиона в горах и пустынях при современных методах ведения войны. И сейчас ему хотелось убедиться на практике в своей правоте, понаблюдать, как в таких условиях работает Савельев. Как ни крути, что там на него ни наговаривай насчет «стариковских штучек-фокусов», а подполковник все же полтора десятка лет здесь служит. Есть, наверное, что перенять у него — практика большая.

Так что, при всем своем недовольстве, Антоненко внимательно присматривался к дивизиону. И успел уже заметить спокойную деловитость, какую-то особую, как ему показалось, подчеркнутую дисциплину солдат. В его батарее построение колонны не обходилось без беготни и шума, уже на этом этапе учения он срывал голос до хрипоты, беспокоясь за то, чтобы на марше ничего не случилось. А здесь никому и ничего не приходилось напоминать. Савельев отдал команду — и через несколько минут тронулись в путь. Разве что во второй батарее он видел излишнюю на общем фоне суету: чернявый комбат сам носился между машинами, проверял сцепку орудий, отпущены ли рессоры на них, еще какие-то мелочи. Антоненко вряд ли обратил бы на это внимание (сам в бытность командиром батареи так поступал), если бы у других не было по-иному: командиры орудий доложили о готовности взводным, они — комбатам, те — Савельеву, и — «По машинам!». Однако старший лейтенант запомнился своим усердием — так надежнее, когда лично убедился, что у тебя в батарее полный порядок. Как говорится, доверяй, но проверяй, чтоб потом глазами не хлопать.

Не мог Антоненко не отметить и мастерства водителей — в такой густой пыли, по такой дороге колонна идет на приличной скорости, ровно, словно соединенная невидимым канатом, Савельев еще ни разу не потревожил радиста, чтобы напомнить командирам батарей о соблюдении дистанции между машинами. И ни одной пока остановки из-за поломок, а комдив говорил, что техника старая, после передачи дивизиона будет списываться…

И даже при этой своей объективности майору Антоненко все-таки не удавалось подавить раздражение. Сейчас, когда он знал, что едет на учения в роли стажера Савельева, его присутствие здесь казалось ему ненужным и бессмысленным. Он уже старался забыть, что сам хотел поехать, и оправдывался перед собой тем, что будто бы не посмел возразить генералу, когда тот приказал: «Поезжайте с дивизионом. Вот вам случай познакомиться с Савельевым. Польза большая будет. Он вас введет в курс дела». Но майор Антоненко опускал последние слова комдива: «Если, конечно, есть желание».

Первый год он, что ли, в армии, чтобы придавать значение этим словам? Тем более что утром, когда представлялся генералу, разговор был обстоятельный.

— Наследство вам, товарищ майор, достается превосходное, — говорил комдив, строго поглядывая поверх очков на Антоненко. — И я бы очень хотел, чтобы вы распорядились им аккуратно, сохранили все, что создано вашим предшественником. Савельев — толковый командир. Ваши бы знания ему к его боевому опыту — цены не было бы такому офицеру! Но, увы, не все получается так, как нам хочется. Пора Савельеву уходить — он отдал армии все, что мог. И пожалуй, сверх того. Последние годы ему все труднее командовать без подсказки. И работает он много, больше, чем надо другому, скажем, с высшим образованием. Вот и надорвался: зимой перенес сердечный приступ.

Понимаете, дал Алфей Афанасьевич промашку однажды, — с сожалением произнес генерал. Он ходил по кабинету, заложив руки за спину, и был похож на учителя, читающего лекцию. — И теперь за нее расплачивается. Не задумался в свое время над словами «бурный технический прогресс», «научно-техническая революция». И напрасно — хлынуло новое оружие в войска, и уже вплотную его, да и других командиров, коснулись эти слова. А за парты им поздно садиться — годы не те. Со многими еще раньше расстались, а теперь и до Савельева очередь дошла, хотя гаубичная артиллерия вроде не очень изменилась и опыта ему, на первый взгляд, должно хватать. Но изменились способы ее боевого применения в связи с насыщением войск новым оружием. И уже не угнаться Савельеву за всеми новшествами — знаний недостаточно, да и не решается он некоторые принять, так как противоречат они его опыту. Зимой, например, именно по этой причине дивизион получил тройку за стрельбу в горах. Понял Алфей Афанасьевич, что пора уходить. Нашел в себе смелость признаться в том, что устарел. Если бы вы знали, каково такие решения принимать!..

И все же нос перед нами, стариками, не задирайте, — продолжал генерал. — Фронтовая школа тоже что-нибудь да значит. В наше время академий немного было. Это вам, молодым, учись — не хочу.

Антоненко тогда подумал, что комдив рановато к старикам себя причисляет — седины чуть-чуть, только на висках, и выглядит очень моложаво. Наверное, и пятидесяти нет. Но к чему он речь клонит? Вся его лекция не нова. Да и с Савельевым ему детей не крестить — подписали акты, пожали руки друг другу и разошлись.

— Да-да, не задирайте носа, — повторил генерал с нажимом. — Особенно перед Савельевым. Ему в ноги надо поклониться за то, что при таких обстоятельствах сумел свой дивизион держать в боевой готовности. Вам многому стоило бы поучиться у него. Савельев умеет работать с людьми, а это большое искусство, оно приходит с годами. Вот почему я повторяю: присмотритесь, не рубите сплеча, не торопитесь менять, если вам что-то вдруг покажется неожиданным в дивизионе. Народ там золотой. Присмотритесь. Не будьте Иваном, не помнящим родства. Вам, молодым, идти дальше…

Как же, переймешь тут опыт: Савельев молчит, никаких тебе педагогических откровений. Дремлет, наверное, гвардии подполковник, и нет ему никакого дела до скорчившегося за его спиной майора Антоненко. Угораздило же поехать!..

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Словно отвергая домыслы Антоненко насчет его сна, подполковник Савельев пошевелился на своем сиденье, открыл командирскую сумку с картой и, не оборачиваясь, приказал:

— Климов, передайте дозору и на батареи — малый привал в роще возле канала!