Всех, кто купит эту книгу, ждет удача

Мое первое прозрение произошло во время очередного разговора с шефом за чашкой чая. Перед этим я буквально силой ему подсунул фильмы из цикла «Игры богов», предупредив, что первые четыре акта предназначены для театралов или околотеатральной публики, тогда как, начиная с пятого акта – это настоящая мировоззренческая бомба. Эти фильмы раскрывают всю глубину дохристианского славянского мировоззрения, которое меня лично очаровало своей красотой. Шефа эти фильмы тоже очаровали.

– Конечно, – сказал он, – в чем-то авторы фильма, разумеется, гонят, ну да кто у нас без греха. Зато в главном они правы – если большинство из нас начнет мыслить в этом ключе, мир значительно изменится в лучшую сторону.

– Наверно поэтому старающиеся донести что-то настоящее люди пытались выразить свое глубинное понимание в виде мифов, поэм и притч. С одной стороны в притче можно передать тот самый вкус недосказанности, который наполняет ее неземным ароматом, каким, например, пропитаны стихи Басе; а с другой стороны, никто уже не прицепится с тем, что автор напутал здесь с датой, а там исказил имя какого-либо участника описываемых событий, да и вообще все это противоречит теории какого-нибудь Реликтенстейна, который в своей работе с непроизносимым названием доказал…

– Это как мои друзья-музыканты, – подхватил шеф, – выучив ноты и аккорды, они разучились слышать музыку. Для них музыка теперь – это набор составных частей и принципы их соединения, а саму музыку, или то нечто, что передается при помощи звука от человека к человеку… Ну да и хрен с ними.

– Ты, кстати, никогда не думал, почему у нас все делается через жопу? – сменил он резко тему.

– Наверно, потому, что наша страна находится под покровительством святого Проктолога.

– А если серьезно? Почему, куда ни глянь, везде даже самые замечательные идеи воплощаются в жизнь в наиболее маразматической форме? Да ладно бы только у нас, это можно было бы списать на наш менталитет или на большевиков, убивших всех, кого только можно было заподозрить в способности мыслить, но ведь эта херня происходит во всем Мире.

– Наверно, маразматичность – это неотъемлемое свойство нашей человеческой природы.

– А знаешь, к какому выводу я пришел?

Разумеется, я этого не знал.

– Наша беда в том, что мы старательно фетишизируем любую идею или явление. Взять тех же гомосексуалистов. В ряде процветающих, кстати, культур гомосексуализм вообще не выделялся во что-то особенное. Но затем, с появлением того же христианства, гомосексуалисты в одночасье превращаются в извращенцев и преступников. Затем, с приходом политкорректности, гомосексуализм превращается в достоинство, за которое можно простить чуть ли не все грехи. И так со всем, словно в нашем восприятии реальности кто-то до упора выкрутил ручку контрастности изображения, и все теперь нам видится в наиболее крайних тонах.

Или взять нашу же слепоту. Ведь достаточно почитать того же Гоголя, чтобы понять, что нихрена у нас с тех времен в обществе не изменилось. Несмотря на научно-технический прогресс, несмотря на революцию и перестройку. А если так, то что можно ждать от смены правительства? Ровным счетом ничего. Да и что может изменить простая смена Иванова на Петрова или Сидорова? Ведь каждый из них не с Луны на нас свалился, а варился вместе с нами в одном и том же котле, затем долго лез наверх, проявляя те самые качества, которые необходимы для всплытия на поверхность человеческих масс, а раз для всплытия требуются одни и те же наборы качеств, то и их обладатели будут фактически на одно лицо. И лишь изменение самих человеческих масс может привести к изменению необходимых для всплытия качеств. Массы же в своей массе совершенно не желают меняться, предпочитая ждать, что появится какой-нибудь хороший парень, который в миг решит все их проблемы, да так, что самим массам палец о палец не придется ударить…

– А я, когда меня начинают доставать разговорами о том, какое у нас ужасное правительство, показываю оратору на ближайшую кучу мусора и сообщаю, что навалил ее не президент, не премьер, не депутаты, и даже глава нашего района не справляет нужду в подъездах домов и лифтах.

– И что, помогает?

Вместо ответа я улыбнулся. И тут меня озарило.

Я вдруг понял, что шефу совершенно фиолетово, какой я работник; что представляю я ценность исключительно как… духовный любовник, что ли. Душно человеку. Задыхается он в-семье-и-на-работе, задыхается от постоянной необходимости играть те или иные социальные роли, носить подобающие положению выражения лица, вести себя должным образом, и так далее. Одинок он, очень внутренне одинок, так одинок, как может быть одиноким только человек в окружении непонимающих, не желающих понимать его ближних, в окружении недалеких, а не близких людей. Что рожденный в эпоху, когда можно было свободно завалить к другу в гости без предварительного звонка, причем завалить так, чтобы засидеться в гостях до самого утра, не может он удовлетвориться ведением блога. Что нужен ему живой, из крови и плоти собеседник, который не отмахнется от волнующих его слов, как от пустой, не приносящей пользы болтовни, не испугается его истинного лица, не побоится показать свое…

Возможно, именно это одиночество и толкает людей на поиск бога, как кого-то, перед кем можно предстать в наготе души своей, перед кем можно покаяться, и кто обязательно тебя простит, да и как может быть иначе?..

А вот Юрка, тот наоборот, пытается при помощи умничаний уйти от себя. Одни для этого бухают, другие тусят, третьи становятся трудоголиками, четвертые навязчиво лезут помогать другим, пятые… ну да и хрен с ними со всеми этими Юрками и теми, кто превращает наш мир в лужайку с пластиковой травой.

Поняв это, я вдруг спросил:

– А почему ты никогда не читал мне своих стихов?

– Откуда ты знаешь, что я пишу стихи? – удивился шеф.

– Ты из тех людей, кто просто обязан писать стихи. Считай, что я тебя вычислил.

– Это не то, чтобы стихи, а так… Тебе действительно интересно? – замялся он.

– Еще бы.

– Тогда вот…

И он принялся читать мне стихи. Местами хорошие, местами плохие, искренние, надуманные… Когда он прочел мне их с дюжину, и понял, что я действительно слушал, что я не лукавил и не лицемерил, а совершенно искренне хвалил их или критиковал, на его лице появилось выражение совершенно детского счастья. Его счастье передалось мне. Мы просто сидели, два здоровых идиота в костюмах и галстуках и молча смотрели друг на друга с совершенно идиотскими (похоже, теперь только идиоты позволяют себе роскошь быть по-детски счастливыми) выражениями лиц. В тот момент мы были с ним словно два вражеских… или нет, инопланетных агента, два этаких марсианских Штирлица на кишащей здоровыми на все головы обитателями планете, и наша непохожесть на них была нашей тайной. Еще немного, и я бы рассказал шефу о своей смерти, но шеф сказал:

– А пошли по домам, ну его все в жопу.

– В жопу, так в жопу, – согласился я.

И мы умчались с работы.

По дороге домой я думал о том, что на самом деле смерть – чертовски комичная штука, и только наш эгоизм и привязанность (на кого же ты нас покинул (а)!) и наш страх перед неизвестностью «после» делают ее чем-то ужасным. И даже переход от жизни к смерти бывает кошмаром в большинстве случаев исключительно из-за нашего цепляния за жизнь. Исключением являются разве что те случаи, когда человека заставляют страдать его же ближние, позаботившись предварительно о том, чтобы он не смог добровольно отправиться в мир иной.

И выходит, что трагедия – это комедия, пропущенная через призму привязанности и страха.

Ужасной же бывает именно жизнь. Просранная, пустая, растраченная на всякую ерунду, на погоню за химерами и навязанными, чуждыми нам ценностями, ежеминутно отравляемая как собой, так и ближними, и особенно близкими, любящими нас людьми… В результате мы приходим к смерти в лучшем случае лишь с несколькими действительно стоящими мгновениями среди долгих попусту растраченных лет. Это действительно страшно. Кстати, в какой-то из восточных традиций, сейчас я уже не помню в какой, продолжительность жизни человека измеряют исключительно в действительно ценных мгновениях, считая, что всем остальным временем пребывания человека в его теле можно попросту пренебречь.

Потом мне пришла в голову мысль о том, что было бы забавно, если бы для входа в любое помещение надо было бы кидать монету или специальный жетон в замочную скважину.

В маршрутке я встретил Господа. Место рядом с ним было свободно, словно ждало меня.

– Скажи мне, – спросил он, когда мы поздоровались, ты веришь в НЛО?

– Я не верю, – ответил я, – не в НЛО, а вообще.

– Во как! – оживился он.

– Видишь ли, есть вещи, которые я знаю. Намного больше того, чего я не знаю. Относительно части неизвестных мне вещей у меня есть определенное мнение или набор гипотез. Так вот, вера во что-либо – это возведение той или иной гипотезы в ранг истины без каких бы то ни было для этого оснований. Другими словами вера основана на неспособности или нежелании человека понять гипотетический характер принимаемых им за истину утверждений. А это либо насилие над разумом, либо отсутствие его, как такового. Что же до НЛО, то тут есть весьма и весьма интересный казус: Дело в том, что статистически НЛО наблюдало значительно больше людей, чем ту же английскую королеву или нашего президента. При этом НЛО у нас официально не существуют, тогда как сомнение в существовании королевы или президента допустимо разве что на страницах художественного произведения.