Вселенная

В принципе теорема Гёделя о неполноте не утверждает, что всегда существуют истинные недоказуемые утверждения. Напротив, она постулирует, что такие утверждения имеются в любой непротиворечивой формальной системе. Как узнать, что определённый набор аксиом определяет непротиворечивую систему? Или — выражаясь иначе — как убедиться в том, что мы в самом деле «воспринимаем» истинность гёделевских самореферентных утверждений?

Как указывает Скотт Ааронсон, правильнее говорить, что мы считаем некоторые системы непротиворечивыми, хотя Гёдель продемонстрировал, что мы никогда не сможем этого доказать. Если мы позволяем компьютеру считать, что система непротиворечива, то он будет без труда доказывать утверждения вроде «Это утверждение недоказуемо». (Доказательство: если бы оно было доказуемо, то система была бы противоречива!) Ааронсон цитирует Алана Тьюринга: «Если мы хотим, чтобы машина была разумна, она при этом не сможет быть безотказна. Существуют теоремы, доказывающие именно это». Разумеется, люди соответствуют такому критерию разумности (они совершают ошибки).

С байесовской точки зрения тот факт, что человеческий мозг естественным образом чувствует истину, которую нельзя доказать при помощи абсолютно строгой компьютерной программы, кажется далеко не столь убедительным, чтобы на его основе изменять наши наилучшие представления о квантовой механике. Прежде всего это связано с тем, что цели, с которыми вносятся такие модификации, непосредственно не связаны с тайнами самой квантовой механики — речь идёт только о попытках объяснить прозорливость и чудесные когнитивные способности человеческого мозга. В конце концов, способность мозга улавливать истинность недоказуемых утверждений ничуть не помогает нам понять Сложную Проблему, связанную с внутренним ментальным опытом. Если Сложная Проблема кажется вам трудной, то квантовая механика вряд ли поможет вам с ней справиться; если вам кажется, что не всё так плохо, то, пожалуй, вы не стремитесь переписывать законы физики ради понимания устройства мозга.

Глава 43

Что на что воздействует?

Идея о том, что все мы — часть естественного мира, может вызывать чувство глубокой утраты, если причины и следствия наших действий не такие, как мы привыкли думать. Вот что тревожит: мы не люди, наделённые намерениями и целями, а мешки элементарных частиц, которые тупо сталкиваются друг с другом, пока время течёт и течёт. Нас удерживает вместе не любовь, а законы физики. Сформулировать подобное беспокойство по-своему смог философ Джерри Фодор:

Если не истинно в буквальном смысле слова, что моё желание каузально ответственно за мои действия, мой зуд каузально ответствен за моё почёсывание, а моё верование каузально ответственно за мои слова... если ничто из сказанного не является истинным, тогда практически всё, во что я верю на этом свете, является ложным, и это означает конец мира.

Не волнуйтесь! Это не конец.

Мы живём в реальности, о которой можно плодотворно рассуждать разными способами. Мы располагаем богатейшим набором теорий, моделей, словарей, сюжетов, как бы вы их ни называли. Говоря о человеке, мы можем описывать его как личность со своими желаниями и наклонностями, с внутренними ментальными состояниями. Можем описывать его как совокупность живых клеток, взаимодействующих при помощи электрохимических сигналов, или как множество элементарных частиц, подчиняющихся законам Базовой теории. Вопрос в том, каким образом сочетаются эти разные описания. В частности, что на что воздействует? Язык физики частиц не содержит никакой «каузальности» — означает ли это, что неправомерно говорить об обусловленности почёсывания зудом?

С точки зрения поэтического натурализма любая из этих историй может служить описанием реальности и у каждой из них есть свои сильные и слабые стороны. Чтобы оценить модель мира, мы должны задавать, в частности, такие вопросы: «Обладает ли она внутренней непротиворечивостью?», «Хорошо ли она определена?» и «Согласуется ли она с данными?». Когда у нас есть множество разных теорий, которые на том или ином уровне перекрываются друг с другом, они должны довольно хорошо согласовываться друг с другом, иначе при этом они не могли бы одновременно соответствовать данным. Эти теории могут включать принципиально разные концепции: в одной могут учитываться частицы и взаимодействия, подчиняющиеся дифференциальным уравнениям, а в другой — люди, делающие выбор. Это хорошо, пока теории позволяют давать надёжные прогнозы в той области применения, где они перекрываются друг с другом. Успешность одной теории не означает, что другая теория ошибочна; теория ошибочна лишь в тех случаях, когда она внутренне противоречива либо плохо описывает наблюдаемые явления.

Если вы разрабатываете теорию человеческого мышления и поведения в контексте нервных сигналов или взаимодействующих частиц, это никоим образом не означает, что вы хотите решить задачу неподходящими средствами. Теория, учитывающая желания и интенциональность, без проблем может оказаться «верна», если прогнозы этой теории согласуются с прогнозами других успешных теорий.

Возможно, что под «истинностью в буквальном смысле слова» Фодор понимает нечто вроде «существенной составляющей любого возможного описания природы» или, пожалуй, «нашего наилучшего и наиболее исчерпывающего описания природы». Иными словами, не может быть успешного дискурса, который бы не содержал таких фундаментальных концепций, как «желание» и «верование». В данном случае о буквальной истинности речь не идёт — физическое и биологическое описание человека совершенно адекватны каждое в своём контексте, но в них отсутствуют концепции желания и верования.

Однако в данном случае мы сталкиваемся с излишне строгим ограничением по признаку «истинность в буквальном смысле». Термодинамическое и флюидное описания воздуха не перестали быть истинными после того, как мы открыли атомы и молекулы. Оба способа рассуждения верны. Аналогично человеческие мысли и намерения не упраздняются от того, что мы подчиняемся законам физики.

* * *

По-видимому, проблема ещё сложнее, так как в мире, описываемом множеством разных, но взаимно совместимых теорий, просматривается понятная тенденция: смешивать концепции из разных дискурсов и преступать границы, существующие между разными способами рассуждения.

Вместо того чтобы признать, что о мире можно рассуждать в контексте квантовых полей и взаимодействий, описываемых Базовой теорией, а ещё в контексте электрохимических сигналов, которыми обмениваются клетки, а ещё в контексте людей-агентов, обладающих желаниями и ментальными состояниями, мы ведёмся на одновременное использование нескольких дискурсов. Когда говоришь, что любое ментальное состояние соответствует различным физическим состояниям человеческого мозга, тебя могут упрекнуть: «Вы что, действительно думаете, что я почёсываюсь только из-за обмена сигналами между какими-то синапсами, а не потому, что чувствую зуд?». Такая жалоба неуместна. Можно описать происходящее на уровне электрохимических сигналов, срабатывающих в вашей центральной нервной системе, или на уровне ментальных состояний и действий, которые ими обусловлены; просто не надо попадать впросак, начиная утверждение на одном языке и пытаясь закончить его на другом.

Один из наиболее распространённых аргументов против картезианского дуализма (согласно которому ментальные свойства могут влиять на физические) — это каузальная замкнутость физического. Законы физики в том виде, как мы их знаем, — нас интересует предметная область Базовой теории — полны и самодостаточны. Дайте мне квантовое состояние системы — и я выведу однозначные уравнения, демонстрирующие, что с ней произойдёт дальше. Одно из таких уравнений приводится в приложении. Нет никакой двусмысленности, никаких таинственных поправочных коэффициентов, никакой возможности иначе интерпретировать происходящее. Если вы приведёте мне точное и полное описание квантового состояния «человека, испытывающего зуд», а у меня будут вычислительные способности, как у демона Лапласа, то я с исключительной точностью смогу спрогнозировать, что на смену этому квантовому состоянию придёт новое, соответствующее «человек почёсывается». Никакой дополнительной информации не требуется и не допускается.

* * *

В главе 13 мы обсудили идею «сильной эмерджентности», согласно которой поведение системы, состоящей из многих частей, несводимо к совокупному поведению всех этих частей. Родственная идея называется «нисходящая причинность»: на самом деле поведение частей обусловлено состоянием целого, причём таким образом, что это поведение нельзя объяснить воздействием самих частей.

Поэтические натуралисты обычно рассматривают нисходящую причинность как глубоко ошибочную идею. Добавлю, что восходящая причинность кажется нам столь же ошибочной. «Причинность», которая в конце концов является производным понятием, а не фундаментальным, лучше рассматривать как внутреннее свойство отдельных теорий, но не опираться на эту концепцию. Считать, что поведение в рамках одной теории обусловливает поведение в рамках совершенно иной теории — это первый шаг к трясине заблуждений, из которой потом будет не выбраться.

Конечно же, возможно, что поведение в рамках огрублённой макроскопической теории вызывается теми или иными свойствами более полных теорий, и при таком наложении описаний мы, разумеется, хотим, чтобы эта макроскопическая теория согласовывалась с другими теориями. Будучи достаточно осторожными, мы даже можем сказать, что свойства базовой теории помогают объяснить свойства эмерджентной. Но у нас начнутся проблемы, если мы попытаемся утверждать, что феномены из одной теории обусловлены феноменами из другой. Я знаю, что мои ментальные свойства не позволяют мне дистанционно сгибать ложечки, поскольку поля и взаимодействия, описываемые Базовой теорией, не допускают такой возможности. Однако я могу описать такое свойство на чисто макроскопическом языке: человек не обладает способностями телекинеза. Микроскопическое объяснение, возможно, позволит мне лучше разобраться в проблеме, но мне необязательно говорить о нём, рассуждая о явлениях, «соизмеримых с человеком».