Всемирная история болезни (сборник)

– Здравствуй. Тебя, что ли, выгнали из дома на ночь глядя?

– Выгнали, выгнали, – я обнял ее, и мы вошли в квартиру. Сели за кухонный стол друг напротив друга. И я ещё не успел достать флейту, как почувствовал легкий удар в голову. Как запах знакомый. Давно забытое оживление забродило под скулами. Может, это было ожидание музыки. И когда Агния заговорила, я никак не мог сосредоточиться на её словах. Боялся упустить пойманную за хвостик остроту бытия. Слушал невнимательно.

А она плакала и рассказывала о целой веренице гибнущих друг за другом одноклассников, о каких-то странных братьях-звукорежиссёрах, которые неожиданно появляются и так же неожиданно исчезают и которые называют её хозяйкой. Мы проговорили на кухне до трех часов. И я наконец спохватился и понял, что не должен здесь больше оставаться. Подошёл к телефону и стал вызывать такси. Всё ещё находясь в состоянии приятного легкого транса. Ни одна машина не хотела за мной приезжать в эту часть города. Я позвонил в другую службу, в третью, везде мне было отказано. Где-то короткие гудки, где-то просто длинные, где-то.

Я обернулся к Агнии спросить, зачем она так далеко живёт, увидел её снова и как будто что-то понял.

– Это ты не хочешь меня отпускать? Ты заколдовала все службы такси? – спросил я её почти серьёзно и подошёл, и притянул к себе. Мне показалось, что я просто чуть-чуть разбавлю её горе, если чуть-чуть поцелую. А она как-то безнадёжно шевельнула губами и ответила:

– Ты меня не совсем правильно понял. Не совсем правильно. Но если хочешь идти – отпускаю.

И сразу же зазвонил телефон. Машина нашлась. За мной приедут через десять минут.

– Как у тебя это получается? – спросил, сам не понимая, шучу я, играю или правда хочу верить в то, что чувствую. И пока я завязывал шнурки и застёгивал куртку, она отломила мне ещё один кусочек своей печальной истории.

– Знаешь, почему я живу здесь одна, почему я уехала от родителей? Меня замучили сны, которые я видела в одной квартире с мамой. Мы с ней давно выяснили, что рядом друг с другом обе получаем какую-то дополнительную, пожалуй, мистическую силу. Врозь мы два нормальных здоровых человека. Вместе – как две половинки одного недоделанного экстрасенса. Началось это, когда я была маленькой, с забавной телепатии. Мы часто, сидя в разных комнатах, думали об одном и том же, потом шли друг к другу навстречу, одновременно произносили одну и ту же фразу, а потом, смеясь, восстанавливали обоюдный ход мыслей. Ладно, ерунда, а дальше больше. В общем, в тот день, когда это случилось с Димой, мама прибежала с работы раньше и сказала, что ей показалось. Ну, в общем, я обо всем узнала уже после маминого предупреждения. А потом меня стали мучить кошмары, да и ее, кстати, тоже. Какие-то мелкие, нелепые пророчества. Мне часто снилось, что приходит какой-нибудь человек, знакомый или нет, неважно, и что-то говорит. На следующий день он приходил наяву и говорил слово в слово всё как во сне. Это было так страшно и в то же время так ужасающе ненужно, что я взмолилась и отказалась. И даже теперь, когда я приезжаю к маме на день или два, мы обе чувствуем, что эта странная связь между нами не исчезла, а притихла и караулит.

Машина давно уже ждала меня во дворе. Я не хотел поднимать голову к освещённому окошку. Боялся, что увижу провожающий силуэт. Впрочем, вот ещё. Наверняка, Агния осталась сидеть за столом. Может, опять заплакала.

Такси тронулось, и я понял вдруг две вещи. Во-первых, что если не люблю, то очень хочу эту странную девушку, а во-вторых, что оставил у неё свою флейту.

12. Цветная жизнь

Агния:

Садясь в маршрутку на переднее сиденье, услышала:

– Наше вам с кисточкой, привет от Воскресёнка.

Вздрогнула, покосилась: водитель маршрутки был похож на сторожа дачи. Да, это он, который передал мне письмо. Я тут же попыталась выскочить из машины, но Саша – я уже вспомнила, как его зовут, – газанул и сорвался с места. А мне почему-то совсем не хотелось разговаривать. Я сегодня очень рано встала: вчера, в восемь утра. И с тех пор ничего ещё не спала. Было прозрачно-тошнотворно от этого и больше всего хотелось увидеть Вадима. К нему в институт я, собственно, и направлялась.

– Знаете, откуда это выражение – «наше вам с кисточкой»? – забалагурил Саша, легко, как мячик, гоня тяжёлую машину. – Так раньше парикмахеры зазывали своих клиентов, кричали на улицах: «Наше вам почтение с кисточкой!» Значит, брить собирались с мылом. Я люблю словари читать и другие книжки умные. Особенно когда зимой сторожем работал – один сидишь в лесу, что ещё делать? Один раз полночи эти… как их… этимологические словари читал. А потом вдруг как бы озарение мне какое-то, думаю: каждое слово – оно ведь совсем как живой человек, каждое рождается и живёт со своей судьбой, с другими словами соединяется, новые словечки нарождает. Иногда становится старым, это архаизм, а иногда и умирает. Но кроме этого, у слова есть ещё какой-то мистический смысл. Я ещё толком не понял, но чувствую…

Мне захотелось легко, по-студенчески поддакнуть, но я себе не позволила.

– Остановите, пожалуйста, мне пора выходить.

– Врёшь, душенька, я знаю, что ты едешь к своему женатому другу учителю. Это ещё три остановки.

Я не удержалась от неприятно-визгливого Что?!

– А то, – невозмутимо усмехнулся сторож-шофёр, – я видел вас, Агния Николаевна. Я видел вас вместе несколько раз. Он тебе не муж, а на пальце у него обручальное кольцо.

Сопротивляться не было сил, и я вяло промямлила:

– Ну и что в этом такого страшного? У меня много женатых знакомых. И потом, раз уж мы перешли на ты, какое твоё дело?

– Моё дело такое, – Саша машинально и невозмутимо протягивал назад руку, взимая мзду с пассажиров, – что я теперь хранитель твоей тайны.

– Какой ещё хранитель? – поморщилась я. – Ладно, в таком случае, расскажи мне, кто такой Воскресёнок.

– Нет, – засмеялся он, – про это не могу. Воскресёнок – запрещённая тема. Давай лучше расскажу тебе про цветную жизнь.

И этот доморощенный философ стал излагать мне свою теорию о том, что в детстве человек видит мир в ярких красках, а годам к тридцати (у кого раньше, у кого позже) краски начинают линять, жизнь становится серой и нецветной. И тогда человек в память о детстве начинает придумывать себе приключения, всякие дурацкие задания, чтобы окружающий мир искусственно раскрасить. Кто-то фэн-шуем занимается, кто-то испанский язык начинает изучать, кто-то коллекционирует что-нибудь эдакое.

Я только усмехалась, слушая этого мудреца. Может, потому что мне ещё нет тридцати?

– У меня дед, – рассказывал Саша, когда мы проезжали мимо моей остановки, – до самой старости был жутким ловеласом. Даже я помню, как бабушка его по всей деревне разыскивала: то у одной, то у другой девицы. Ругалась на него – у, какие бывали скандалы. А недавно дедулю моего разбил паралич. Лежит, бедный, без движения, говорить почти не может, но всё понимает. И вот кто-то из наших разобрал его ульи – всё, что осталось от пасеки, – и в одном из ульев оказался листочек со списком. Список из сорока трёх пунктов – женские имена и фамилии. Вот коллекция была у дедули, и догадался же записывать и прятать! Я ему показываю этот лист, говорю: Дед, помнишь, что это такое? Улыбается. Молчит и улыбается. Сейчас лежит и всю свою жизнь, поди, вспоминает. Вот уж у кого цветная жизнь была, есть что вспомнить.

Я уже смеюсь, хоть и с трудом.

– Ладно, – говорю, – всё это очень весело, только почему же ты меня провёз мимо остановки? Ты же лучше знаешь, где мне выходить.

А он отвечает:

– Я вижу, что тебе искусственное дыхание нужно. Ты устала, вон, посмотри в зеркало, лицо какое синее. Мне нужно было тебя чем-нибудь развеселить. Теперь ты смеёшься, и мне приятно. Проедешь со мной ещё круг? Денег не возьму, а историй кучу расскажу. Поехали? Конфету хочешь?

На обратном пути следования маршрутки я вышла у института.