Всемирная история болезни (сборник)

У Нюси явно намечалась истерика. Я попробовала её окликнуть:

– Артюр…

– Понимаешь, любой ценой, любыми средствами. Может быть, их всех можно воскресить, как Фёдоров мечтал, а может, те, кто туда ушёл, они живее нас и сидят смеются над нашим представлением о смерти. Ты-то хоть меня понимаешь? И на, забери свою, – она размазала мне по ладони останки крылатого, мохнатого «вестника смерти».

Мне только и смоглось выдавить из себя:

– А я-то тут при чём? – и сама не очень понимала, что это вдруг заклокотало у меня внутри: смех или обида, раздражение или торжество.

Нюся задрожала всем голосом, как бы извиняясь за крик:

– А ты – наверное, при мне.

И переключая настроение, уже хулиганя, резко дёрнула меня за руку.

Цилиндры! Но было поздно, мы оба ухнули с холма и покатились вниз, к озеру, визжа и хохоча, по влажной траве.

Под утро мы вернулись на свою террасу, повесили на гвоздики слегка помятые головные уборы, и, сев друг напротив дружки за круглым столом, сложили на руки свои проклятые головы, да так и умерли от страстного желания спать. Зато наутро воскресли, исполнив в какой-то мере глупую Нюсину клятву.

Автор («из раннего»):

Я ненавижу насекомых,Я белых бабочек ночных,Косматых, толстых, незнакомыхБоюсь. И кто придумал их?Куда их столько налетело?Кто этим тварям дверь открыл?Мукой осыпанное телоИ шорох лилипутских крыл.Они садятся мне на плечи,О гадкие, летите прочь!И смотрят глазки человечьиИз ночи – в ночь.Ещё летят – в глаза и в уши,С волос не успеваю снять.Не понимаю, где снаружи,А где уже внутри меня.И я кричу: мне страшно, страшно! —Нет крика, слышен только стонКак в густо сваренную кашу,Как тем, чьё имя легион.Я задыхаюсь: крылья, лица…Сознанье валится из рук.Как будто это всё мне снится,Как будто я сейчас умру.

Вадим:

В прошлый раз мы не смогли поговорить с Маргаритой. Когда они так красиво встретились с Агнией на перекрёстке. Сестрёнка увидела, что я сильно пьян или просто не захотела о главном. Поэтому заботливо меня поцеловала и запихнула в подоспевшую тут же маршрутку. А сегодня сама позвонила и напрямую выдала:

– Вадя, выручай, мне ночевать негде. К тебе не прошусь, ты поспрашивай у друзей, может, кто захочет комнату сдать.

Я договорился с ней о встрече, а потом почему-то позвонил Агнии. И уже когда спрашивал, в ту же секунду жалел. И надеялся, что она откажет. Агния согласилась приютить Маргариту на несколько дней. Пока не приедет к ней подруга из Франции, та самая, которая Верлен.

Меня мучило великое множество вопросов. Но я мужественно терпел эти мучения. Говорил только о своей работе, пока мы с Маргаритой ехали к дому Агнии. И надеялся, что у нас ещё будет время на протяжении двух пеших кварталов от трамвайной остановки.

Вдруг Маргарита с очаровательной бесцеремонностью сунулась в душу:

– Вадюш, а та девушка, к которой мы едем, это и есть твоя новая пассия?

Больше всего сюда подошло бы словечко из лексикона моих студентов. Я офигел. От такого вопроса.

Что значит «это и есть»? Чёрт с ней, с «пассией», и даже чёрт с ней, с «новой».

– Извини, просто все говорят, я думала, что ты и не скрываешь, – виновато хмыкнула Ритуля.

Я возмущенно отвернулся.

– Ты просто всё неправильно понял, – попросилась она ко мне под руку, – я-то ничего против не имею…

Ещё бы ты имела против, соплячка, девчонка, сама бросила мужа и ещё будешь тут сплетничать про брата.

– Перестань кричать, – она вдруг превратилась из младшей сестры в старшую. – Во-первых, это никакие не сплетни. И никто о тебе ничего не говорит, я соврала.

– Соврала?

– Да, просто мне послышалось что-то в твоём голосе, когда ты сказал «Агния». Я решила тебя проверить.

– Проверить?

– Да. Ты влюблён в эту девушку на той стадии, когда только начинаешь отдавать себе отчёт. И даже ещё злишься, а гордиться тебе пока нечем.

– Ладно, допустим.

– А во-вторых, – продолжала Рита, – я не бросила мужа, а просто сбежала из дома. Да, вот так, как глупые подростки иногда бегут, чтобы найти себя.

Этого ещё только не хватало. Найти себя. Дорогуша, тебе двадцать восемь. Ты с ума, что ли, сошла?

– А кто минуту назад называл меня соплячкой и девчонкой? – загадочно ухмыльнулась Маргарита. И накрепко замолчала до самой Агнии.

На удивление, девчонки мои подружились в первые полчаса. На пепельницу в виде черепахи Маргарита отреагировала детским удивлением:

– А я давно придумала, что можно живой черепахе на панцирь приделать ящичек, и будет у тебя по столу ползать живая пепелка. Курить захотел, свистнул, дрессированная пепельница сама к тебе идёт.

– Или, наоборот, от тебя. Ты пепел стряхиваешь не глядя, а он уже мимо падает, – добавила Агния.

Они разговаривали, как будто складывали пазл. Или как будто в домино. Одна делала ход, другая тут же выкладывала подходящую часть. И так ловко у них получалось, что у меня в животе даже ревность забулькала. Они-то всё больше кофе, а я напивался и постепенно наглел и злел. Сначала не думал при Агнии о семейном, а потом не выдержал:

– Ты мне скажи, подруга, где ты ночевала все эти дни как ушла из дома? И что ты вообще задумала? И как будешь дальше жить?

– У подруги ночевала, – нисколько не смутилась Рита, – но у неё семья с детьми, я больше не могу их напрягать. Буду искать комнату, а там посмотрим.

Нет, я не такой удачный психолог, как она. Окольными путями мне до сути никак. Тогда я спрашиваю в лоб:

– А как же твой друг? Пашка сказал, что ты ушла к другому мужчине.

– Да уж, – она выставила на лицо презрительную печаль, – ничего не понял или не захотел поверить.

Агния смущённо посапывала, но ничего не говорила.

– Никакого другого мужчины у меня нет, – обиженно пошла в наступление Рита. – И ни один из моих многочисленных друзей не может претендовать на это звание. Я ушла совсем по другому поводу, и Павлу это прекрасно известно.

Я не знал, как реагировать:

– Ладно, Рит, не хочешь – не говори.

– Тут нет никакой тайны, – она всё больше сердилась. – Я ушла, потому что почувствовала полную остановку своего духовного развития, и не только духовного, а вообще какого-то ни было движения.

Краем глаза я заметил, как Агния дёрнула краем носа.

– Кем я была до замужества? Я всего хотела и всё успевала: и альпинизм, и парашют, и в библиотеках просиживала, и по заграницам моталась, и второе образование начала… А в кого превратил меня этот любимый, но совершенно неподъёмный на подъём человек? В курицу-наседку, в домохозяйку. Соберёмся с ним в город по делам в выходной, а он проспит до двух дня, вот и все дела ушли. Прошу, давай в театр, вон гастроли, а он: давай кино лучше дома посмотрим: и лучше, и дешевле. И всё так ласково, любя. Я чувствую, как моя хвалёная железная воля в комок теста превращается. Там уступишь, тут пожалеешь, а в результате! Когда мы куда-нибудь ездили? Что я нового узнала за последние четыре года? Хоть бы ребёнок был – всё не так тошно было бы на месте сидеть. А мне ещё и петь охота, вон группа подобралась даже, с таким трудом флейтиста нашли, когда ты, Вадька, гадёныш, отказался. И что? Паше не нравилось, что я с репетиций поздно возвращаюсь, а встречать ему меня лень было. Что? Что? Что вам ещё непонятно? Я не могу так больше. Может быть, и люблю его по-прежнему, почти так же, как тогда, но не могу я его всё время двигать, таскать, как будто он на одной моей ноге повис, а я его волочу. Помнишь, Вадь, мы так играли? Только это я на тебе ездила, а теперь сама почувствовала, как тяжело. Даже ни разу со мной ни на лыжах, ни на каток не пошёл кататься. Я уже иногда перестаю понимать, чем он живёт. И вообще.