Всемирная история в 24 томах. Т.6. Римский период

Следует заметить, что в первые дни своего правления, Тиберий прибегнул к той же политике, что и его приемный отец — Октавиан Август. В доказательство этого приведем цитату из Корнелия Тацита:

«На одну из бесчисленных униженных просьб, с которыми сенат простирался перед Тиберием, тот заявил, что, считая себя непригодным к единодержавию, он, тем не менее не откажется от руководства любой частью государственных дел, какую бы ему ни поручили. Тогда к Тиберию обратился Азиний Галл: «Прошу тебя, цезарь, указать, какую именно часть государственных дел ты предпочел бы получить в свое ведение?» Растерявшись от неожиданного вопроса, Тиберий не сразу нашелся; немного спустя, собравшись с мыслями, он сказал, что его скромности не пристало выбирать или отклонять что-либо из того, от чего в целом ему было бы предпочтительнее всего отказаться. Тут Галл (по лицу Тиберия он увидел, что тот раздосадован) разъяснил, что со своим вопросом он выступил не с тем, чтобы Тиберий выделил себе долю того, что вообще неделимо, но чтобы своим признанием подтвердил, что дело государства едино и должно управляться волею одного. Он присовокупил к этому восхваления Августу, а Тиберию напомнил его победы и все выдающиеся в течение стольких лет свершения на гражданском поприще. Все же он не рассеял его раздражение, издавна ненавистный ему, так как, взяв за себя Випсанию, дочь Марка Агриппы, в прошлом жену Тиберия, он заносился, как казалось Тиберию, выше дозволенного рядовым гражданам, унаследовав высокомерие своего отца Азиния Полиона.

После этого говорил Луций Аррунций, речь которого, мало чем отличавшаяся по смыслу от выступления Галла, также рассердила Тиберия, хотя он и не питал к нему старой злобы; но богатый, наделенный блестящими качествами и пользовавшийся такой же славой в народе, он возбуждал в Тиберии подозрения, ибо Август, разбирая в своих последних беседах, кто, будучи способен заместить принцепса, не согласится на это, кто не годясь на это, проявит такое желание, а у кого есть для этого и способности, и желание, заявил, что Миний Лепид достаточно одарен, но откажется, Азиний Галл алчен, но ему это не по плечу, а Луций Аррунций достоин этого — и, если представится случай, дерзнет. В отношении первых двоих сообщения совпадают, а вместо Аррунция некоторые называют Гнея Пи-зона. Все они, за исключением Лепида, по указанию принцепса были впоследствии обвинены в различных преступлениях. Квинт Гатерий и Мамерк Скавар также затронули за живое подозрительную душу Тиберия: Гатерий — сказав: «До коли же Цезарь, ты будешь терпеть, что государство не имеет главы?» А Скавар — выразив надежду на то, что просьбы сената не останутся тщетными, раз Тиберий не отменил своей трибунской властью постановление консулов. На Гатерия Тиберий немедленно обрушился, слова Скавара, к которому возгорелся более непримиримой злобой, обошел молчанием. Наконец, устав от общего крика и от настояний каждого в отдельности, Тиберий начал понемногу сдаваться и не то чтобы согласился принять под свою руку империю, но перестал отказываться и тем самым побуждать к уговорам. Рассказывают, что Гатерий, явившись во дворец, чтобы отвести от себя гнев Тиберия и бросившись к коленям его, когда он проходил мимо, едва не был убит дворцовой стражей, так как Тиберий, то ли случайно, то ли наткнувшись на его руки, упал. Его не смягчила даже опасность, которой подвергся столь выдающийся муж; тогда Гатерий обратился с мольбой к Августе и лишь ее усердные просьбы защитили его.

Много лести расточали сенаторы и Августе. Одни полагали, что ее следует именовать родительницей, другие — матерью отечества, многие, что к имени Цезаря нужно добавить — сын Юлии. Однако Тиберий, утверждая, что почести женщинам надлежит всячески ограничивать, что он будет придерживаться такой же умеренности и при определении их ему самому, а в действительности, движимый завистью и считая, что возвеличение матери умаляет его значение, не дозволил назначить ей ликтора, запретил воздвигнуть жертвенник в Удочерение и воспротивился всему остальному в таком же роде. Но для Цезаря Германика он потребовал пожизненной проконсульской власти и сенатом была направлена к нему делегация, чтобы оповестить об этом и вместе с тем выразить соболезнование в связи с кончиной Августа. Для Друза надобности в таком назначении не было, так он находился в то время в Риме и был Избран консулом на следующий год. Тиберий назвал двенадцать одобренных им кандидатов на должности преторов — это число было установлено Августом — и в ответ на настоятельные просьбы сенаторов увеличить его, поклялся, что оно останется неизменным.

Тогда, впервые избирать должностных лиц стали сенаторы, а не собрания граждан на Марсовом поле, ибо до этого, хотя все наиболее важное вершилось по усмотрению принцепса, кое-что делалось и по настоянию триб. И народ, если не считать легкого ропота, не жаловался на то, что у него отняли исконное право, да и сенаторы, избавленные от щедрых раздач и унизительных домогательств охотно приняли это новшество, причем Тиберий взял на себя обязательства ограничиться выдвижением не более четырех кандидатов, которые, впрочем, не подлежали отводу и избрание которых было предрешено.

Народные трибуны, между тем, обратились с ходатайством, чтобы им было разрешено устраивать на свой счет театральные зрелища, которые были бы занесены в фасты и назывались по имени Августа августалии. Но на это были отпущены средства из казны и народным трибунам было предписано присутствовать в цирке в триумфальных одеждах, однако приезжать туда на колесницах им разрешено не было. Впоследствии эти ежегодные празднования были переданы в ведение претора, занимавшегося судебными тяжбами между римскими гражданами и чужестранцами».

ВОССТАНИЕ ГЕРМАНСКИХ И ПАННОНСКИХ ЛЕГИОНОВ

Пока в самом Риме происходили все вышеописанные события, в Паннонии вспыхнул мятеж в легионах, расквартированных там. Каких-либо причин этому не было. По-видимому, смена принцепса открыла путь к своевластию и беспорядкам, что породило надежду у простых солдат на добычу в междоусобной войне. В это время в лагере размещались три легиона, которыми командовал Юний Блез. Когда он узнал о смерти Августа и о том, что власть теперь перешла в руки к Тиберию, он, в связи с трауром, освободил солдат от несения воинских обязанностей. Это привело к падению дисциплины, воины стали бунтовать и митинговать. В качестве подстрекателя больше всех старался Перцений, бывший актер. Его прежнее занятие способствовало тому, что он мог неплохо распалять простых воинов, эти бесхитростные люди стали собираться вокруг него. Вскоре у него появились сообщники, которые сами стали подстрекать солдат к мятежу. Наконец, известие о готовившемся бунте дошло до Юния Блеза. Он пытался отговорить рядовых воинов словами: «Уж лучше омочите руки в моей крови: убить легата — меньшее преступление, чем изменить императору; или целый и невредимый я удержу легионы верными долгу или погибну, подтолкнув вас моей смертью к раскаянию!» В это время воины, которых до этого отправили чинить дороги и мосты, узнали о беспорядках в лагере. Они, бросив работу, занялись грабежом и разграбили несколько деревень, а также город Навпорт, который находился на положении муниципия. Центурионов, которые пытались их удержать от подобных действий, они избили. Блез пытался предотвратить мятеж, но тот разгорался все сильнее. Вот что пишет об этих событиях Корнелий Тацит:

«Хотя Тиберий был скрытен и особенно тщательно утаивал наиболее неприятные обстоятельства, все же, узнав о случившемся, он решил направить в Паннонию своего сына Друза, вместе с ним высших сановников государства, а также две преторианские когорты; Друз не получал от него прямых указаний, и ему было предоставлено действовать смотря по обстановке. Когорты были сверх обычного усилены отборными воинами, вместе с ними выступала значительная часть преторианской конницы и лучшие из германцев, охранявших в то время особу императора; тут же находился и префект преторианцев Элий Сеян, имевший большое влияние на Тиберия; он был назначен в сотоварищи к Страбону, своему отцу, и должен был руководить юным Друзом. А всем остальным быть как бы напоминанием об ожидающих их опасностях и наградах. Навстречу Друзу вышли, словно выполняя тягостную обязанность, мятежные легионы, не изъявляющие такой встрече радости и не блиставшие воинскими отличиями, но безобразно неряшливые и с лицами, на которых под напускной скорбью отражалось скорее своеволие.

После того как Друз миновал укрепления и оказался по ту сторону вала, они ставят у ворот караулы и велят крупным отрядам находиться в определенных местах внутри лагеря и быть наготове; остальные окружили плотной стеной трибунал. На нем стоял Друз, требуя рукою молчания. Мятежники, оглядываясь на толпу, всякий раз разражались угрожающими возгласами, а посмотрев на Цезаря, впадали в трепет; смутный ропот, дикие крики, внезапная тишина. Противоположные движения души, побуждали их то страшиться, то устрашать. Наконец, воспользовавшись временным успокоением, Друз огласил послание отца, в котором было написано, что заботу о доблестных легионах, с которыми им было проделано столько походов, он считает своей первейшей обязанностью и, как только душа его оправится от печали, доложит сенаторам о положении воинов; а пока он направляет к ним сына, дабы тот безотлагательно удовлетворил их во всем, в чем можно немедленно пойти им навстречу; решение всего прочего следует предоставить сенату, ибо не подобает лишать его права миловать или прибегать к строгости.

... Наступила ночь, в которой едва не разразились ужасные преступления, чему воспрепятствовала только случайность: сиявшая на ясном небе луна начала меркнуть. Не зная, в чем причина происходящего, воины увидели в нем знамение, относящееся к тому, что их больше всего занимало, и затмение небесного светила поставили в связь со своей борьбой: если богиня снова обретет свое сияние и яркость, то благополучно разрешится и то, что они предприняли.

И они стали бряцать медью, дудеть в трубы и рожки; смотря по тому, становилась ли луна ярче или напротив тускнела, они радовались или печалились; и после того как набежавшие облака скрыли ее от глаз и все сочли, что она окончательно исчезла во мраке и что этим им возмещаются страдания на вечные времена — ведь единожды потрясенные души легко склоняются к суевериям, — они предались скорби, думая, что боги порицают их поведение...

С наступлением дня Друз созывает собрание воинов и, хотя он не был красноречив, с прирожденным достоинством упрекает их за поведение в прошлом и одобряет их последние действия; он заявляет, что не уступит устрашению и угрозам; если он убедится, что они готовы повиноваться, если они обратятся к нему с мольбами, он напишет отцу, чтобы тот благосклонно отнесся к ходатайству легионов... Друз по своему душевному складу был склонен к крутым мерам; вызвав к себе Перцения и Вибулена, он приказал их умертвить. Многие говорят, что их трупы были зарыты в палатке военачальника, другие — что выброшены за вал в назидание всем остальным.

Затем были схвачены главнейшие вожаки мятежа; одних, скрывавшихся за пределами лагеря, убили центурионы и воины преторианских когорт; других, в доказательство своей преданности выдали сами манипулы».

В те же самые дни вспыхнули бунты легионеров в Иллирии и Германии. Воины требовали выплаты задержанного жалования, смягчения дисциплины, отпуска в отставку ветеранов. В Германии бунт был намного мощнее, так как многочисленны были легионы, расквартированные там.

«... они рассчитывали на то, что Германик не потерпит власти другого и примет сторону легионеров, которые, опираясь на свою силу, повлекут за собою всех остальных, — писал Тацит. — На берегу Рейна стояло два войска; то, которое носило название Верховного, было подчинено легату Гаю Силию; Нижним начальствовал Авл Цецина. Верховное командование принадлежало Германику, занятому в то время сбором налогов в Галлии. Те, что были под началом у Силия, колебались и выжидали, к чему приведет мятеж, поднятый их соседями; но воины Нижнего войска загорелись безудержной яростью; начало возмущению было положено двадцать первым и пятым легионами, увлекшими за собой первый и двадцатый, которые, размещаясь в том летнем лагере в пределах убиев, пребывали в праздности или несли необременительные обязанности. Так, прослышав о смерти Августа, многие из пополнения, прибывшего после недавно произведенного в Риме набора, привыкшие к разнузданности, испытывающие отвращение к воинским трудам, принялись мутить бесхитростные умы, внушая им, что пришло время, когда ветераны могут потребовать своевременного увольнения, молодые — прибавки жалования, все вместе — чтобы был положен конец их мучениям и когда можно отомстить центурионам за их жестокость. И все это говорил не кто либо один, как Перцений среди паннонских легионов, и не перед боязливо слушающими воинами, оглядывавшимися на другие, более могущественные войска; здесь мятеж располагал множеством уст и голосов, постоянно твердивших, что в их руках судьба Рима, что государство расширяет свои пределы благодаря их победам и что их именем нарекаются полководцы.