Всемирный следопыт, 1928 № 11
Шрифт:
Мне было очень весело, и я забыл свою досаду на то, что так и не сумел сам найти рака-отшельника с актинией.
КАК ЭТО БЫЛО
Рассказ-быль
Через непроходимые дебри Африки, душные малярийные туманы, липкие сети лиан — к неведомым истокам загадочного Голубого Нила. Так шли Ливингстон и Стэнли… Так шли десятки и сотни других полвека назад.
Истоптанный подошвами механической обуви, прокуренный трубами колоний, изрезанный чугунными мечами рельсов и гладкими площадками аэродромов, развенчанный страницами бесчисленных «Бедекеров», лежит теперь «таинственный» черный материк. «Неведомые истоки». Где их найти сейчас?..
А между тем за тысячу сто километров от Москвы, в шести километрах от семидесяти-тысячного промышленного города, рокочут струи речки с никому не известными истоками. Сибирь. Нет, не Сибирь даже. Урал…
Ингерманка — не Голубой Нил. По ее руслу шириной в 10–15 метров никогда не зашлепают грузными спицами колес звонко пыхтящие пароходы. Лесная река поднимает лишь двухпарную шлюпку и сплавной лес. Но не довольно ли и этого?..
Платите. Белый червонец, две зеленых «трешки» и, канареечный рубль. Касса привычно стукнет компостером, и вы отойдете от нее в гулкий сумрак Рязанского вокзала, сжимая картон билета и мятую бумажку плацкарты — право на проезд в столицу Вотской Автономной Области, город Ижевск.
Молодецки ухнет паровоз, запрыгают колеса на бесчисленных стрелках Сортировочной. До Казани все пойдет нормально. Станционные колокола гулким ударом будут подчеркивать аккуратность расписания, газетчики — предлагать неизменный «Крокодил», а суровый ворчун-проводник— угрожать штрафом неряшливому пассажиру. За пыльным окном побегут поля и перелески, извилистые речки, дымки деревень.
Но за Казанью — не прогневайтесь! Дремучий лесной Урал загородит горизонты, и столетним духом патриархального домашнего житья повеет в вагон. Проводник сядет играть в картишки, намного медленнее застучит перепляс колес, раз пятнадцать подряд взвизгнут оберские свистки над захудалым перроном какой-нибудь станции, прежде чем ответит им паровоз. Чаще услышите вы резкую татарскую и звонкую вотскую (вернее — удмуртскую) речь.
Промелькнет уездный город Вотландии — Можга, или Красный. Трехэтажные дома и электрические шары среди столетних сосен. Город в лесу, основанный при революции, дважды сгоравший дотла и дважды возрождавшийся, как феникс из пепла. За ним — Агрыз. Здесь ваш московский вагон, отцепленный от уходящего дальше свердловского поезда, простоит 12–16 часов в ожидании паровоза на Ижевск.
Небыстро проедете вы эти последние шестьдесят километров новой ветки, связавшей Ижевск с миром во время империалистической войны, когда чудовищно усилившийся спрос на смертоносные изделия его огромного завода дал жизнь новому, буйно растущему городу.
Семидесятитысячная столица Вотской Автономной Области — Ижевск, город контрастов. Кривые избушки прижались к каменным великанам жилкооперации. Обрызганные электричеством клубы и кино в хлопотливом центре заглушают дикую поножовщину на пьяных седых окраинах.
Лучшее в Ижевске — это завод и пруд. Завод — отец, пруд — дитя. Дитя питает родителя.
Много лет назад впервые огласил это место веселый гам завода. Сюда, в непроходимые топи, чудовищную чащу уральской тайги, на песчаные берега реки Ижа, при великой… растратчице народного
достояния Екатерине пришли люди. Не своей волей. Дворянская плеть согнала крепостных.Крепостные мерли от малярии, цынги и голода, «по указу государеву» трудились и охотились… на людей. Бродячее племя вотяков-удмуртов, сломленное штыками и кнутами, лишенное свободы, леса и зверя, покорилось, работало, умирало…
Вырос завод. Разлился пруд. Пруд-озеро — на целых двадцать километров. С юга оно преграждено длинным ребром заводской плотины.
С востока — холмами города, с севера — угрюмыми массивами лесов, с запада— устьем двести лет назад запруженного Ижа и сплавной пристанью Воложка.
Слева от города привычно гудит покоренное озеро в мощных турбинах завода.
День и ночь благодаря упорству тридцати тысяч рук гремят и дымят тяжелые корпуса. Жарким дыханием дыма, пара и электричества дышат железные горла труб и слепые зрачки фонарей.
Здесь — индустрия. А на другом берегу пруда — первобытность. Великий сотневерстный лес, неисследованный, неизученный, лишь у самого берега тронутый ядовитым жалом топора и упорной ступней человека.
— До Ирбита иди, не выйдешь, — говорят старожилы.
— Зачем, и до Тобольска дойдешь, — поправляют другие.
Ижевск — Тобольск. Шестьсот тридцать километров.
Среди леса, в шести километрах от городской окраины, в пруд впадает… река, речка, ручей? — со странно звучным вотским названием — Ингерманка. Откуда вытекает она? Какой длины? За двести лет существования Ижевска никто этого не знал и не интересовался этим. Смешно и грустно. Двести лет…
Собственно говоря, все это дело затеял Вася Капитан — фабзаяц, охотник, спортсмен, и главное, неугомонная голова. Странное прозвище Васи — результат последнего его увлечения: моторные лодки и глиссера.
Случилось так, что Капитан смутил меня и моего товарища, а Ингерманка прельстила тайной. Сначала не хотелось верить. Но справки и единственная, чудом найденная, карта-трехверстка, где белые пятна с лаконической надписью «лес» расплеснулись на тридцати — сорока километровое пространство, сказали то же…
Двухпарная шлюпка, чайник, котелок, кружки, кусок брезента, пальто и пара теплых одеял — вот каково было наше снаряжение, дополненное двадцатью кило продовольствия, берданкой у одного из нас и маленьким браунингом у автора этих строк.
Выехали рано утром. Пуховые ночные облака разлетелись под первым вздохом утреннего ветра. Стыдливо румянившаяся заря широко улыбнулась, наконец, встающим солнцем, исчезла утренняя прохлада, и первые капельки пота выступили на лбу нашего «загребного». Пруд широко расплеснул вокруг свои стальные, покрытые золотой насечкой утра, воды. Левый луговой берег еще клубился маревом тумана. Косматые сосны вплотную подступили к зеленым холмам правого, и под тенью широких крон скользила наша шлюпка.
Миновали дом отдыха ижзаводов — легкое досчатое здание, окруженное дремучей колоннадой леса. Вместе с ним исчезли «последние следы цивилизации». Тяжелые деревья нависли над водой. Глинистые обрывы захлестывала перепутанная чаща кустарника. Озеро убегало к горизонтам голубой солнечной гладью вод.
Шесть километров позади. Мы — у цели. Разрывая лес, далеко в берег уходит острозубый залив, весь поросший зелеными стволами камыша, лиственной кашей осоки, серебряными колоколами болотных лилий и золотыми бубенчиками ненюфаров.