Всемирный следопыт, 1930 № 09
Шрифт:
Когда сияньем расцветает небо,
Лиловым светом окропив снега,
Мы в легких чуйках
Любим из погоста
На оленях быстрых выезжать.
Уснула в буйном океане ночь,
Вернулось солнце в тундру погостить
Бесчисленные стаи птиц
На гранитных скалах говорят.
Суомаланде — родина моя,
Ее глаза из голубых озер
Зеленый ягель — локоны витые.
ПЕСНЯ О ЛЕНИНЕ
ЛОПАРСКАЯ
В море плавает льдина-гора,
В море плавает остров большой.
На той на горе ледяной
Пророк-воевода живет.
Ай ты остров, большая гора!
Покажись нам
Один хоть разок!
Ай ты, Ленин — Большой Человек,
Ты на жизнь лопарей погляди!
Расплодились оленьи стада!
Хорошо лопарю, хорошо!
Ай ты, Ленин — Большой Человек,
Благодарность от нас принимай!
Льдину моет морская волна,
Льдину ветер-буян стережет.
В гости к нам на погост приходи,
Человек-воевода Большой.
Льдину моет морская волна,
Льдину ветер-буян стережет.
На той на горе ледяной
Ленин в малице новой стоит.
Он прогнал из погостов купцов,
Тундрой с морем
Велел лопарям
С самоедами лопской земли
Сообща полюбовно владеть.
Рисунки к песням Севера сделаны тунгусскими художниками (доставлены Быковым).
ОБМАНЧИВАЯ ЗЕМЛЯ
Рассказ Ю. Бессонова
Рисунки А. Шпир
I. На промысле
На плоту промысловые девушки пели о соленой моряне[4]), о тяжелых волнах, погубивших милого, и жаловались на злое море:
Я просила: отдай мне милого,
А море шумит: не отдам…
Но сегодня ветра не было, море было спокойно.
С начала весны, когда снялся с Волги лед, шаланды — плавучие промысла — покинули берег и больше чем на месяц ушли с ними рабочие, чтобы уже не возвращаться на землю до разгара лета. Буксирные пароходы привозили им продовольствие, а обратно, отплевываясь сизым дымом, тянули тяжело груженные воблой высокобортные парусные рыбницы и пузатые плоскодонные речные прорези, которые в своем дырявом решетчатом брюхе несли бьющуюся живую рыбу.
На промыслах, под широким навесом, растянувшимся вдоль берега, сидя на коротких скамьях, работали плотовые девушки-резалки. Одни, острыми ножами разрезая вдоль воблу, приготовляли «корбовку», другие огромной иглой нанизывали на тонкий шпагат отливающую сталью рыбу и вспарывали животы плоским, с удивленно вытаращенными глазами лещам. Рыба билась, вырывалась из рук, звонко шлепала «плесом»[5]) по мокрым скамьям и медленно усыпала под ножом, вздрагивая разовым телом и топыря плавники.
На плоту сортировщики разбирали рыбу, откидывая в отдельные кучи блестящую с огромными подведенными глазами воблу, пеструю щуку со змеиной головой и гибким телом, зеленобрового жериха, золотистого сазана, красноперого окуня, ленивого судака, серебряную чухонь, белоглазку, тарашку…
— Девушки! — закричал кривоногий приземистый парень, вываливая у скамей из тачки легкоскользящую рыбу. — Девушки, чего вы грустную поете? Море— оно пустое… Спели бы вы мне что-нибудь веселое, божественное… ну, хоть насчет картошки…
Довольный своей «остротой», парень хихикнул и толкнул тачку под ноги стройной девушке, ловко орудовавшей ножом.
— Наташка, зачни погромче!
— Не мешай! — вскрикнула девушка, выпуская из рук леща. — Пусти же! — сказала она, отталкивая тачку, которой парень старался свалить скамью.
Наташа вскочила, и скамья грохнула.
Наташа
Девушки возмутились.
— Уйди, Василий! — закричали одновременно. несколько резалок.
— Чего пристаешь?! Плотовому жаловаться будем, чтобы убрал тебя…
— Я сегодня поговорю в ячейки — сказала Наташа. — Будем просить заведующего уволить тебя с промыслов. Ты на работаешь, ты только мешаешь другим.
— Задаешься! — огрызнулся парень. — Умной стала, как в комсомол вступила, поиграть нельзя.
На шум подошел плотовой. Девушки пожаловались.
— Ты пойдешь на Красную, к холодильнику, — сказал плотовой парень. — А если и там будешь мешать другим и лодырничать, придется с промыслов уйти. Это поимей в виду.