Вслепую

В Исландии семь месяцев в году ночь, а море черно. Когда сэр Джозеф вернулся, я был ещё под арестом за случившееся на «Адмирале Жюле» в «Спред Игл Инн». Он приехал поговорить со мной об Исландии, а я сделал вид, что обо всём осведомлён. В конце концов, я датчанин, и остров, который должен ему предназначаться в подарок, был нашим. Несколько позже я даже отправил ему доклад о том, как можно улучшить положение исландцев путём аннексирования страны в пользу Англии. Исландцы, кстати, только и мечтают стать подданными британской короны, но не признаются в этом из-за страха перед датчанами. Для блага исландского народа было бы разумно имитировать аннексию по праву силы — так можно было бы наконец-то реализовать свободный выбор этих людей, как было с Чехословакией в 48-ом. Кроме того, Исландия могла бы стать отличной морской базой коалиции в борьбе с Наполеоном.

По ассоциации мне в голову сразу приходят Савиньяк и Фелпс — два примкнувших к исландской экспедиции, снарядивших и вооруживших бриг «Кларенс», торговца, которые подрядились доставлять обедневшим и голодающим исландцам товары и продукты в рамках грузоперевозки на тысячу гиней, с целью в обмен скупить за бесценок значительные объемы животного жира и сала, а потом перепродать все это с накруткой на материке. В библиотеке Королевского Общества я наткнулся на некоторые освежившие мою память скандинавские руны и свитки. Кстати, при описании сэру Джозефу горящего дворца в Кристиансборге я прибегнул к строкам одного из тех поэтов. Это вполне логично: написанное на бумаге я помню гораздо лучше того, что видел собственными глазами. Я вообще лучше помню слова, нежели события. Прямо скажем, я помню только слова. Прекрасно помню. Даже когда утрачиваю способность понимать их значение.

26

Та история с королём Исландии, конечно, бред. Причём бред, подходящий только тем алкашам в «Ватерлоо Инн», которые рассыпались передо мной в реверансах и смеялись с издевкой. Эта небылица была пущена в игру, чтобы меня запутать и заклеймить. Пригвоздить человека к стене просто: нужно придумать маленькую ложь или сказать ничего не значащую правду в отрыве от контекста, в котором она существовала. Микроскопический кусочек биографии человека, изолированный от остальной жизни, может быть хуже лжи, и человек уже проклят.

Я один из немногих, кого им не удалось припереть к стенке. Они думали, что я сгнию в Порт-Артуре. Ан нет: вот он я здесь. Сейчас мертвецы они, столь уверенные когда-то, что я сгину в общей яме Голого Отока. Теперь там парк, а неподалеку от него книжный магазин, в котором я нашёл свою автобиографию. По парку прогуливаются люди, я тоже там бываю, доктор, вечерами, когда нам разрешается выйти подышать воздухом. Я бываю там, а не здесь, не в Барколе и не в Мирамаре, как думаете Вы. Здесь — это понятие относительное. Вы считаете, что мы здесь — мне же и лучше: я свободен, как птица в небе, а все полагают, что посадили меня в клетку. И капитан Джонс так думал по прошествии трёх недель моего исландского правления. Он возвращал меня, закованного в цепи, на борту «Орион» в Ливерпуль. Кандалы с меня сняли сразу же: мы только-только отплыли, когда нас настигла буря, мы рисковали разбиться о скалы Фугласкера, и если бы меня не развязали, было бы некому встать у штурвала, чтобы выправить судно.

Как бы то ни было, я никогда не мечтал провозгласить себя королём Исландии. Мы не мечтали. Мы, Его Величество Йорген Йоргенсен, Протектор Исландии, Верховный главнокомандующий сухопутными и морскими силами, — таково провозглашение 11-го июля. Да, 11-го июля 1809 года. Бесполезно. Не тратьте время на сверку: никто не может знать этого лучше меня. Я сделал это ради бедных исландцев и горжусь своим поступком. Они погибали пригоршнями, таяли, как склеившиеся между собой снежинки. Перед смертью они сначала покрывались гнойниками и струпьями, а затем теряли чешую, как задохнувшаяся на берегу рыба, вздутые вены на ногах, отеки. В то время войн и блокад на остров не поступало абсолютно ничего: ни информации, ни пищи. Вдобавок ко всему, датский губернатор, тот сукин сын граф Трампе не разрешал продавать населению зерно дешевле 22 долларов за баррель, чем обрекал людей пухнуть от голода и подыхать: они даже горсть себе позволить не могли. Когда я его взял за шкирку, вдрызг пьяного, запутавшегося в покрывалах дивана, он ещё продолжал храпеть и рыгать. Одним из первых объявленных мною законов стало установление твердых цен на зерно, а регулировать их мог только я.

Истинная революция способна избавить мир от оков. Но в этом-то и заключается её обман и причина её неудачи: мы хотим освободить всех, даже братьев-чернорубашечников, они же жаждут видеть лишь наши трупы. Однако мы тоже заставили многих наших видеть будущее, словно исполосованный голубой экран…

Когда «Кларенс», вышедший из порта Лондона 29 декабря, подходил к берегам Исландии, в вышине над нами не было солнца, вокруг сгустилась арктическая ночь, небо оживляло только северное сияние, словно развевавшиеся в безмерном пространстве флаги, вестники протискивающейся сквозь темень облаченной в зелень весны. Тогда мне верилось, что рано или поздно должно взойти общее для всех Солнце, а те умирающие от голода, рахитичные и покрытые оспинами эрготизма, огня Святого Антония, люди обретут это солнце благодаря именно мне. В Дахау не было солнца, ни исполосованного, никакого, ни единого лучика, там была только чёрная смерть. Но я никогда не сомневался, что оно рано или поздно появится среди той вечной ночи. Возможно, я бы его не увидел, но, в любом случае, знал бы, что оно есть, что оно спряталось вдали и скоро должно взойти, как происходило всегда, даже после смерти стольких моих друзей и товарищей. Теперь же я не знаю, с какой стороны его ждать, где запад и где восток. Такое впечатление, что исчезло не только солнце, но и стерлась самая линия горизонта.

«Кларенс» не удалось войти в бухту Рейкьявика сразу, и если бы я тогда знал, где запад, а где восток, если бы я только мог понять, откуда дул ветер… Я был Йоргеном Йоргенсеном, лучшим моряком Его Величества. Я очутился за штурвалом, сам того не заметив, а рядом со мной скованно и неловко стоял явно смущенный капитан. Я выкрикивал приказы людям, которых даже не видел под накрывающими их синими волнами.

Если бы не я, они бы все разбились об отроги скалистых островов Вестманнэйар — первые в этих краях омытые человеческой кровью, в ночи времен, когда Ингольфур Арнарсон, первый викинг, направил к Исландии свои лодки и драккары.

«Повелитель копья, вождь рода», — повествует в саге скальд. Йорген, будто Ингольфур, вытащенный изо льда медведь, принёс жизнь на остров огня и мороза, король, восставший из моря, — так описывает произошедшее в своей оде Магнус Финнусен. Он написал это произведение в честь моего повторного возвращения в Исландию и освобождения мною исландского народа. Тогда я вновь созвал Альтинг, традиционную ассамблею свободных викингов, собиравшуюся один раз в год в четверг десятой недели лета с целью утверждать законы, улаживать разногласия и устанавливать размер долга убийцы семье убитого, дабы препятствовать развязыванию кровной мести.

Я успел прочесть эту оду перед тем, как на остров из Лондона прибыл капитан Джонс: меня вновь заковали в цепи, Магнус Финнусен адаптировал своё сочинение под капитана Джонса, поменял содержание здесь и там, и посвятил её ему, я же стал именоваться узурпатором, тираном и мятежником. Vidimus seditionis horribilem daemonem omnia abruere [47] . Здесь нечему удивляться: это не первый случай, когда народный герой становится предателем.

Финнусен посвящает много страниц этому событию — так было принято с незапамятных времен у скальдов, складывавших саги. Но хватит уже копаться в моей автобиографии, согласно которой изначально ода посвящалась мне, и лишь потом была переправлена для моего тюремщика и пленителя Джонса. Им было это на руку. Вот только о народе в оде не было ни слова, о нем ловко забыли упомянуть, а ведь после того, как был приспущен штандарт моей свободной Исландии люди, как прежде, начали гибнуть от голода. Голубой фон, на нем три белые трески, перекрещенные между собой, вновь сменились датским белым крестом на алом поле. Вслед выросли цены на зерно, и народ начал околевать.

47

«Мы видим разрушения, сотворяемые ужасным всесокрушающим демоном» (лат.)

Я всё-таки смог причалить, минуя выглядывающие из воды скалы и туман. Облака образовали на небе дыры, сквозь которые на землю проникал тусклый свет, на утесы садились стаи белоснежных птиц, а затем, вспугнутые кораблем, взмывали к небу, оставляя под собой ту же чёрную поверхность.

Лодка к нам приблизилась в тот момент, когда мы почти достигли середины гавани. Я помню широкие лица с ввалившимися щеками, грязные шерстяные береты, гноящиеся глаза, обрезанные ножом наискось бороды, — эти люди протягивали к нам руки и обращали мутные собачьи взгляды. Один из них схватил меня за запястье, я пожал его испачканные пальцы, ощутив прикосновение перчатки, закрывавшей лишь тыльную сторону ладони.

Эту историю у меня тоже украли. Вернувшись в Лондон, я сразу же загремел в тюрягу «Тутхил Филдз» по причине того, что покинул Англию, не имея на то разрешения и нарушив тем самым данное мною слово чести. Книгу же мою переиначили и напечатали Хукер и Маккензи, предложившие собственную, надуманную версию исландской революции. Моя рукопись исчезла, и мне пришлось переписывать её повторно, но к тому времени были изданы и остальные книги. Почти идентичные моим.

Так и Магнус Финнусен, который за три недели до происшествия стал моим бардом, переделал завершение своей оды, когда меня свергли и арестовали. Прочтите-прочтите, доктор. Об этом пишет в своём талмуде даже Дэн Спрод. «Мы видим разрушения, сотворяемые ужасным всесокрушающим демоном», — это обо мне. Armis succintum omnia abruere, at rum ve-xillum erexit dicens se pacem et libertatem adferre [48] . Как Вам такая латынь, выпускник Высшей Нормальной Школы Пизы и товарищ с улицы Мадоннина Блашич? Не ожидали? Ученики школы Бессастадира помимо латыни изучают ещё греческий, иврит и теологию. Я без раздумий выделил этой старинной славной школе тысячу долларов, инвестируя, таким образом, в заставленные грандиозными историями с печальным концом полки. Там же была и исландская Библия. Та тысяча долларов мне досталась от датских вельмож и чиновников: я заставил их поменять мне только что напечатанные моим правительством голубые бумажки на настоящие деньги. Управлять школой мне помогали епископ Виделинус и настоятель Магнуссен. Я же был директором, потому что лично подписал декрет о назначении себя на этот пост, отдавая себе полный отчёт о принятой ответственности.

48

«Всё разрушает и крушит доспехи, поднял знамя, говоря, что нужно принести мир и свободу» (лат.)