Вспомнить себя
Шрифт:
— Я вас внимательно слушаю, Александр Борисович…
Странное дело: вежливость, причем не показная, а как бы врожденная, или привитая в семье, у него не забылась и никуда не исчезла. И Турецкого он прекрасно помнил. Наверное, и своих сотоварищей по несчастью — тоже. Хотя отчасти и все они тоже составляли уже прошлое Володи. Такой вот парадокс. Это «прошлое» он помнил, а полугодичной или даже месячной давности — нет.
А еще Турецкого поразил недавно, когда они с Линой присутствовали при встрече Володи с его предполагаемой дочерью, которая так и не смогла узнать в этом бомже своего папу, такой вот факт. Женщины уже отошли в сторону, увидев бессмысленность дальнейшего проведения опознания, а Турецкий, желая подбодрить Володю, потому что полагал, что тот расстроен такой неудачей, сказал ему: «Ничего, мол,
Они потом долго разговаривали с Линой. Турецкий пообещал связать ее с московским психиатром Станиславом Густавовичем Зильбером, с которым однажды имел дело при расследовании очередных криминальных событий, иных причин и не могло быть. И он помнил, что старый профессор оставил в его памяти интересные мысли и советы. Но пока, так получалось невольно, Александр Борисович отделывался и перед Володей, да и перед Линой, одними обещаниями позвонить в Москву и проконсультироваться, а сам ничего не делал, и время шло. Однако когда он тут же задавал себе вопрос: а сколько времени прошло с момента данного им обещания, — тут же с юмором осознавал, что разговор-то состоялся практически вчера! А казалось, чуть ли не в прошлом столетии. Вот они, временные «обманки»…
Нет, надо попробовать буквально сегодня и прозвониться к старику. Но для этого необходимо отыскать его телефонный номер. И он есть, но в Москве, дома, в ящике стола, в какой-то из записных книжек. Да только просить об этом Ирину не хотелось. Она еще только собирается прилететь, и когда это случится, он не интересовался. И не будет, ибо любой разговор с ней обязательно вызовет массу вопросов из серии: «Что это?», «Для чего это?» и «Зачем тебе это надо?». Значит, и ответы на них последуют уклончивые, в смысле: «А не пошли бы вы все со своими советами?» Но главный ответ, уже для себя, следует искать среди знакомых психиатров Лины. Для чего надо с ней встретиться. И Володю привезти с собой. И постараться уложить его на обследование в клинику. Но перед этим получить согласие и направление от врачей. А для этого необходимы четко сформулированные требования к больному. А за этим… а затем… и так далее, бесконечно. Но с чего-то же все равно придется начинать, делать наконец первый шаг!
Единственное, в чем Александр Борисович был абсолютно уверен в настоящий момент, это в том, что начинать ему придется в любом случае с Лины. Сейчас надо заручиться согласием Володи, а затем звонить Лине и договариваться уже конкретно.
— Что я вам хочу сказать, Володя, — начал он. — Кажется, у нас появилась возможность… Точнее, я бы сказал, необходимость провести ваше максимально полное медицинское освидетельствование, вы понимаете, что это такое?
— Да, что-то вроде диспансеризации, — спокойно ответил тот, снова поразив Турецкого.
«Ну, откуда у него сохранилась в памяти эта терминология? Каким образом?» Но виду не подал, принял как должное. Спросил только, на всякий случай:
— А вы когда в последний раз ее проходили?
— Не помню, — отмахнулся Володя, натягивая на себя относительно чистую ковбойку. — Что ж, если надо, то я, пожалуй, готов… Только у меня появилось одно обстоятельство, Александр Борисович. Несколько неожиданное, — он посмотрел ясными глазами на Турецкого и улыбнулся по-ребячьи. — Дело в том, понимаете ли, что у меня… одним словом, я встретил женщину, которая… ну, как бы выразиться поточнее? Прониклась некоторыми симпатиями ко мне. И, таким образом, обрела некую зависимость от моих поступков. Поэтому не знаю, поймете ли, те шаги, которые я мог бы предпринять несколькими днями раньше, теперь могут быть ею, я имею в виду Алину Борисовну, истолкованы в превратном смысле. Я… понятно излагаю?
— Да уж куда яснее! Но, позвольте и мне, в свою очередь… — Турецкий едва сдержался
от саркастической ухмылки: вот, мол, сидят два дипломата и старательно «темнят», не решаясь нечаянным жестом или словом выдать грандиозные секреты своих государств, — высказать предположение о том, что Алина Борисовна не страдает потерей своей биографической памяти. Или все же есть?— Нет, с памятью у нее все в порядке.
— Отлично. Тогда, я уверен, нам с вами беспокоиться совершенно не о чем. Вы полежите в клинике, сдадите все необходимые анализы, вас обследуют врачи, определят степень вашего здоровья, а к вопросу о вашей помощи своей новой знакомой можно будет вернуться, когда вы почувствуете себя лучше. Я полагаю, это логично?
— В принципе да… — с долей некоторого сомнения согласился Володя. — Надо будет только аккуратно предупредить ее, чтобы случайно, по неловкости, не обидеть ее. Женщина — ранимое существо, — словно оправдываясь, улыбнулся он.
«Выражения, однако…»
— Я уверен, Володя, что ваш разговор с ней может состояться, когда мы вернемся в город. Я попытаюсь сейчас созвониться с врачами и договориться о том, когда вас положат на обследование. Эти вещи каждая женщина должна прекрасно понять. И вот перед тем, как я отвезу вас уже в клинику, вы и сообщите Алине Борисовне о нашем с вами совместном решении. Вызванном прежде всего суровой необходимостью, а не чьим-то капризом.
— Да, я, пожалуй, соглашусь с вами…
— Это будет тем более правильно, что она сможет сообщить о вашем решении и вашим коллегам с бульвара, чтобы они не волновались по поводу вашего неожиданного исчезновения, верно? Они ведь будут волноваться?
— Не думаю… Это все-таки не та публика, Александр Борисович, которая в открытую станет демонстрировать свои эмоции и долго переживать по поводу такого же, как они, человека. Нет… Посожалеют, может быть, что не услышат новых историй из моей богатой впечатлениями жизни, а потом забудут. Появятся новые заботы — простые, но обязательные, скоро ведь зима, придется устраиваться как-то. Я вот тоже начал подумывать…
— Да, вы говорили о своем желании пройти южнее по побережью и провести зиму где-нибудь в окрестностях Сочи.
— Да? В самом деле? — слегка удивился Володя. — Это было бы совсем неплохо. Я не люблю холода. Жить, я вам скажу, Александр Борисович, надо там, где тепло. Больше того, я пришел к выводу, что у нас, в России, и люди так часто неприветливы и даже злы по той причине, что им постоянно холодно. А от холода рождается равнодушие. Образуется определенная последовательность…
— Мне чрезвычайно любопытно то, о чем вы сейчас сказали, Володя, — осторожно отреагировал Турецкий. — Интересное суждение. И что, вам приходится часто размышлять на эту тему?
— Как получается, не знаю, право…
— А примеры для подтверждения своих постулатов вы откуда черпаете? Из собственной жизни или, скажем, из прочитанных когда-то книг?
— Знаете ли, они как-то сами всплывают… Думаю, все-таки из прошлой жизни. Она ведь была, я полностью отдаю себе в этом отчет. И книги некоторые, когда вижу их на прилавках, узнаю. Но…
— А вы не могли бы поделиться со мной своими наблюдениями за этим процессом? Ну, например, чего больше «всплывает»? Какие-то конкретные действия? Эмоциональные проявления в связи с чем-то? Пейзажи? Картинки бытового содержания? Может быть, лица когда-то знакомых, но забытых людей? То есть в каком виде возникают ваши воспоминания?
— Сами по себе, никакой связи, — быстро ответил Володя, словно вопросы были ему крайне неприятны. — Могу сказать только одно: конкретные действия отсутствуют, и это тяготит больше всего. У меня, естественно, нет никаких доказательств и фактов, но постоянно появляется в душе чувство непонятной вины. И, мне кажется, что если оно возникает, значит, на чем-то все-таки основано. Нет, я не способен, наверное, убить, но… оскорбить? Отчего же?.. И эта неопределенность… она не дает жить спокойно. Касательно эмоций? Да, были люди, которых я терпеть не мог, даже ненавидел, но кто они? Не помню… Спрашиваете, пейзажи и картинки быта? Ну, на зрительную память я никогда, наверное, не жаловался. Да, возникают пейзажи, но они — абстрактные какие-то, есть очень красивые… Вот как сейчас, — он рукой показал на морскую даль с серо-голубым силуэтом судна на горизонте. — А быт? Совершенно отсутствует.