Вспомнить себя

— Это… Косте?

— И ему тоже, — Турецкий кивнул. — Но я не люблю об этом вспоминать, хотя приходится. Вот и в связи с Володей… Понимаешь, человек — не трава, ее скосишь, она снова вырастет, и он сейчас в этом состоянии — беззаботной травы. И по-своему самодостаточен… А я пожелал лишить его этого счастья быть самим собой. А вообще, я разве имею право? Распоряжаться?

— Ну вот, мой дорогой, и договорились, — усмехнулась Лина. — Пойдем-ка лучше поговорим с нашим главным. Он умный человек, доктор наук, профессор.

— Я смотрю, у тебя тут все умные, а я как-то не вписываюсь…

— Так что, пойдем? Или еще пококетничаем?

— Нет, что ты?! Ненавижу кокеток!

— Странно, а я обожаю… тебя, мой дурачок, философ…

— Это правильно. Но в связи с чем у тебя возник Зильбер?

— В связи с тем, что я сама нашла его координаты. Он уже на пенсии, сидит дома, консультирует кого-то. И не исключаю, что консультации его стоят дорого.

— Нет ничего проще, как узнать это.

— Каким образом?

— Позвонить и спросить, — засмеялся Турецкий. — Есть при себе номер?

— Нет, в кабинете. А как же с главным?

— Так позвоним, узнаем, а потом пойдем с готовым решением. Не проще?

— Конечно проще. Это ты заставляешь меня тормозиться, не о том думать.

— Так это же прекрасно! Какая тема для интеллектуальной беседы… в паузах.

— Нет, Сашка, ты просто невыносим, у тебя одно на уме.

— Кстати, я мог бы попросить тебя переговорить с одной подругой, чтобы она сегодня переночевала у тебя дома? Меня тяготит необходимость все время бояться тебя скомпрометировать. Может, поэтому такой нервный. Что ты на уме.

— А как же?..

— А-а, ты имеешь в виду загонщиков? Никак. Помнишь? «Тот, которому я предназначен, улыбнулся — и поднял ружье»? А чем закончилось, тоже помнишь? «Только сзади я радостно слышал удивленные крики людей»!

— Ты не можешь так!

— Не морочь себе и мне голову: я могу так, как я могу. Пошли звонить…

Станислав Густавович конечно же вспомнил Турецкого, как и ту причину, по которой они встречались в свое время. Да, да, именно на время он и сетовал, — давненько, давненько не виделись…

— Ну и как поживает ваша свобода? — спросил вдруг профессор. — Помнится, мы вели интеллектуальную беседу, насыщенную личными житейскими примерами, не так ли?

— Именно так. И ваш пример до сих пор стоит перед глазами, уважаемый Станислав Густавович! Вы и не представляете, как часто моя память обращалась к нему.

— Да ну? Ах-ха-ха! — рассмеялся старик. — Да-а, есть многое на свете, друг Гораций… Так вы не ответили.

— О свободе-то? Борюсь, профессор, вся жизнь — в борьбе.

— Это ошибка, Александр Борисович, не бороться надо, а отстаивать. И кого же на этот раз вы хотите отстоять?

Турецкий рассказал. От начала и до сегодняшнего дня, не рассчитывая, что его собственная миссия на этом кончается. Лина сидела рядом, прижавшись щекой к щеке Саши, и внимательно слушала разговор.

— Берите карандаш, Александр Борисович, и записывайте. Сейчас я продиктую вам две фамилии и телефоны. Вы позвоните и сошлитесь на меня. И можете быть уверены, что вас примут и выслушают незамедлительно. Но от госпитализации советую не отказываться, одно другому не мешает. Итак, записывайте…

Лина посмотрела, чьи фамилии записал Турецкий, и многозначительно покачала головой.

А Саша, заканчивая разговор с профессором, поблагодарил его, пожелал здоровья и пообещал, когда вернется в Москву, обязательно навестить.

— Ты чего головой качаешь? — удивленно спросил у Лины.

— А ты знаешь, чья вот эта фамилия? — она указала на первую в списке. — Это заместитель директора Государственного научного центра судебной и социальной экспертизы. О большем и мечтать невозможно. А второй — крупнейший в стране специалист в области психиатрии и судебно-медицинской экспертизы. И это даже я знаю. Ничего себе — компания! Наш Володя теперь должен будет тебе при жизни памятник поставить!

— Ну, с памятником-то мы как-нибудь разберемся, а вот с твоей подругой — еще вопрос. И я не знаю, что в данный исторический момент для меня важнее.

— Нет, ты, конечно, неисправим… А что за пример, о котором упоминал профессор? Почему это ты так ехидно ухмылялся?

— Я тебе расскажу, но с условием, что ты никогда и никому об этом не протреплешься. Принимается? — она кивнула. — Речь у нас шла об одном маньяке-насильнике. Я дело его расследовал. Откуда что берется да как такое вообще возможно?! Ну и прочие эмоции. А профессор рассказал собственный случай, как однажды в поезде, вернее в тамбуре, посреди ночи, он — в высшей степени интеллигентный, грамотный, умный, достойный, интеллектуал в высшей степени, светоч науки, можно сказать, и прочая, и прочая — вдруг, ни с того ни с сего, совершил насилие над невзрачной, никчемной женщиной, с которой бы днем и рядом не остановился. И, что странно, оба они получили неслыханное наслаждение, долго не могли разорвать объятий, а затем избегали смотреть в глаза друг другу — от дикого стыда. Это просто пример, который стал иллюстрацией к одному из посылов профессора, но никак не самоцель. А лично мне он о многом говорит и объясняет, кстати, кое-что важное из области непознанного в человеке.

— Да, интересные у вас беседы…

— Между прочим, — сказал, поднимаясь, Александр Борисович, — странная улыбка Джоконды у меня, видевшего, кстати, великий оригинал, решительно никаких эмоций не вызывает, в то время как вот от твоей хочется беситься — может, от желания перебеситься наконец! Не знаешь, в этом — причина? Или оно уже навсегда — в подкорке? Как у маньяка, — последнее слово он произнес, коверкая и по складам.

Лина не отвечала, она хохотала…

Но дать ответ пришлось.

После беседы с главврачом Алексеем Кондратьевичем, почтенным и холеным седовласым шестидесятилетним мужчиной — типичным представителем «высокой» ученой интеллигенции. Ему пенсне не хватало и трости с костяным набалдашником.

Но, несмотря на свой старомодный вид, он, по словам Лины, никогда не был ретроградом и даже следил за модой, насколько она его устраивала. Однако и отчасти босяцкий вид Турецкого его не смутил — следователь, бегать приходится, нельзя отличаться от толпы. «Понятное дело» — так и читалось в его глазах.

Александр Борисович и начал с того, что не стал его переубеждать, а просто извинился за свой внешний вид. Командировка, мол, а мы все — рабочие лошади. И вот, кстати, пример — тот же «полковник Володя» — странный парадокс. И, что любопытно, — это позже отметила и Лина, — между мужчинами немедленно установился невидимый паритет.

С легкостью опытных игроков в пинг-понг они быстро обсудили все проблемы, которые могли возникнуть в связи с новым пациентом. Александр Борисович пересказал, — не все, конечно, а главное, — из того, что предложил Зильбер, назвал и фамилии рекомендованных им для консультации врачей, не показывая виду, что знает, кто они, — чтобы дать Алексею Кондратьевичу повод рассказать о них, удивиться и даже обрадоваться столь лестному предложению профессора Зильбера. Очень остроумного, между прочим, собеседника. И это тоже сыграло, вызвав улыбку понимания со стороны доктора. Словом, спектакль был разыгран тонко и точно. Расстались, довольные друг другом и уверенные во взаимных симпатиях.