Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история

Далее последовало самое трудное – для Пауля. Порой бывает: смотришь на какую-нибудь сделку, и если нет полного объема информации или не сознаешь всех проблем, риск начинает казаться заниженным, и ты готов очертя голову броситься в омут. Я видел только то, что было у меня перед глазами, и это выглядело не таким уж плохим. Разумеется, риском тоже пахло, однако чем больше в деле риска, тем больший можно сорвать куш.

Моя задача по большому счету заключалась лишь в том, чтобы сказать: «Мне это нравится». Задача Пауля заключалась в том, чтобы за всем проследить и убедиться в том, что нам известны все подводные камни. Сама мысль о том, чтобы владеть такой огромной штуковиной… Я подписывал документы и думал о том, что никакой ответственности на мне не будет, потому что обслуживание самолета и его безопасность являются заботой авиакомпании, – вот только так ли это? Пауль раскопал множество неприятных мелочей. Например, если самолет разобьется, меня ночами определенно будут мучить кошмары, но в то же время страховка покроет все убытки. С другой стороны, если разобьется другой самолет «Сингапурских авиалиний» и репутация авиакомпании будет безнадежно испорчена, это существенно понизит стоимость моих инвестиций. Когда срок лизинга истечет и «Сингапурские авиалинии» вернут самолет, возможно, никто больше не захочет его брать.

– Вот один вариант, как все может пойти прахом, – объяснил Дэвид Крейн. – У вас будет на руках никому не нужный «747-й», а вы по-прежнему должны будете продолжать делать выплаты банку.

Действительно, прибыльность вложений напрямую зависела от так называемой остаточной стоимости. А на остаточную стоимость могло повлиять все, что угодно – от репутации авиакомпании до состояния мировой экономики и цен на нефть и до новых технологий, которые появятся через десять лет. Но когда я выслушал худший сценарий, предложенный Дэвидом, я рассмеялся.

– Совершенно верно! – воскликнул я. – Именно это со мной и произойдет.

Я просто был уверен в том, что со мной это никогда не случится.

Наконец все тонкости сделки были улажены. Я был в восторге.

– Тебе следует поговорить и с другими голливудскими звездами, – предложил я Паулю. – Возможно, эта идея им тоже понравится, и ты сделаешь неплохой бизнес.

Пауль действительно обратился к пяти-шести именитым актерам и продюсерам, но вернулся ни с чем.

– Все смотрели на меня так, будто у меня три головы, – объяснил он. – У них в глазах я видел только страх. Похоже, все это показалось им слишком сложным и непонятным.

Самолет, который мы в конце концов купили, обошелся в 147 миллионов долларов. Прежде чем подписать контракт, мы съездили в аэропорт и посмотрели на «Боинг». Где-то есть фотография, как я в прямом смысле пинаю колеса своего «747-го», проверяя, как они накачаны. Разумеется, мы подписали всевозможные соглашения о конфиденциальности, но банки не смогли удержаться от соблазна поделиться секретом, и новость просочилась в массы на следующий же день. Я был этим очень доволен, поскольку все думали, что я купил «Боинг», чтобы самому летать по всему миру, как арабский шейх. Никому в голову не пришло, что эта экстраординарная сделка на самом деле является выгодной инвестицией. Она окупилась с лихвой: прибылью, налоговыми льготами и гордостью обладания собственным самолетом. Слушая, как знакомые хвалятся своим новеньким «Гольфстримом IV», я давал им выговориться, после чего небрежно замечал: «Все это замечательно, ребята. А теперь давайте поговорим о моем «747-м»…» Разговор умолкал.

Покупка самолета стала приятным событием в период, непростой во всех остальных отношениях. Во время съемок «Бэтмена и Робина» в конце прошлого года я от лечащего врача во время ежегодной диспансеризации узнал, что мне нужно будет выкроить в своем календаре время для серьезной операции на сердце.

Эта новость не стала для меня сюрпризом, хотя я и не ожидал, что все случится так скоро, – вот уже двадцать лет мне было известно о наследственном заболевании, которое когда-нибудь придется исцелять. Еще в конце семидесятых, во время одного из весенних приездов матери в Соединенные Штаты, мне пришлось везти ее в больницу, поскольку ее мучили тошнота и головокружения. Врачи установили, что у нее шумы в сердце, вызванные болезнью аортального клапана – клапана на главной артерии, ведущей из сердца. Со временем этот клапан нужно будет менять. Врачи объяснили, что подобные проблемы часто проявляются в среднем возрасте, а матери тогда было за пятьдесят. Мне тогда был всего тридцать один год, но врачи осмотрели и меня и установили, что я унаследовал ту же болезнь.

Врачи мне сказали: «Ваш клапан еще долго можно будет не трогать. Просто нужно за ним присматривать». Поэтому я каждый год проверял свое сердце. Врач слушал шумы и говорил: «Причин для беспокойства нет, просто поддерживайте физическую форму и следите за уровнем холестерина». И я еще на год задвигал проблему в дальний угол.

Когда матери наконец сказали, что пришло время делать операцию, она наотрез отказалась.

– Когда господь захочет прибрать меня к себе, я буду готова идти к нему, – объявила она.

– Странно, когда тебе удаляли матку, ты ничего такого не говорила, – заметил я. – И все остальные проблемы со здоровьем ты также решала. Так почему же теперь, с сердцем, ты вдруг заговорила о боге? Именно бог сделал так, чтобы наука развивалась. Бог обучил врачей. Все в его руках. Ты можешь продлить свою жизнь.

– Нет, нет и еще раз нет.

Это были отголоски Старого света. И, тем не менее, даже без операции мать выглядела вполне здоровой, а ей было уже семьдесят пять.

Однако мои дела были плохи. Первый серьезный звонок прозвенел вскоре после того, как были закончены работы над «Правдивой ложью». Я был у себя дома, плавал в бассейне и вдруг ощутил странное жжение в груди. Это был сигнал о том, что клапан начинает отказывать. Врач сказал: «Первое время процесс ухудшения будет проходить медленно, но затем он резко ускорится. Мы собираемся перехватить его как раз на границе резкого сползания вниз – это будет самый оптимальный и наиболее безопасный момент для операции. Если затянуть, начнутся необратимые изменения в самой аорте, сердце увеличится в размерах, а это никому не нужно. Но я не могу сказать, когда наступит этот момент. Это может произойти в следующем году, а может и через пять лет. У каждого это протекает по-разному».

Больше неприятных симптомов я не чувствовал и продолжал жить обычной жизнью. Катался на лыжах, снимался в кино, ездил на открытие новых ресторанов «Планета Голливуд», занимался общественной работой. Однако во время ежегодного осмотра в 1996 году врач сказал: «Время пришло. Вам требуется операция на сердце. Необязательно прямо завтра, но в этом году».

Я обошел три больницы и переговорил с хирургами-кардиологами. Я всегда считал, что, принимая какое-либо важное решение относительно здоровья, необходимо выслушать три разных мнения. Я остановил свой выбор на Воэне Старнсе из больницы при медицинском факультете Университета Южной Калифорнии. Это был очень опрятный дядечка в очках без оправы, говоривший об операции и связанных с нею рисками совершенно буднично. Он также знал, кто я такой.

– Я обожаю ваши боевики и хочу, чтобы вы и дальше продолжали их снимать, – сказал он. – Поэтому мне нисколько не хочется, чтобы вы бегали и прыгали с искусственным клапаном.

Старнс объяснил, что оптимальный вариант – пересадить клапан, изготовленный из ткани печени. С механическим клапаном мне пришлось бы до конца жизни принимать препараты, разжижающие кровь, и ограничить физическую активность. Но с органическим клапаном «вы сможете и дальше выполнять трюки, сможете заниматься спортом, горными лыжами, сможете кататься на мотоцикле, ездить верхом – все, что только пожелаете».

Это были плюсы. Минусом был риск. Операция, предложенная Старнсом, давала благоприятный результат в шести случаях из десяти.

– Я хочу, чтобы вы в полной мере сознавали: в шестидесяти и даже семидесяти процентах случаев операция проходит успешно, однако в тридцати или сорока процентах клапан не приживается, – объяснил он. – В таком случае нам придется пробовать все сначала.

Большой риск, большая награда. Мне это было понятно.

– Отлично, – сказал я. – Я рискну.

Мы запланировали провести операцию сразу же после завершения работ над «Бэтменом и Робином», чтобы ничего не пропустить. Операция должна была состояться в апреле, после чего я собирался летом заниматься продвижением «Бэтмена и Робина», а затем в конце 1997 года приступать к съемкам следующего фильма, каким бы он ни был.

Я никому не сказал про операцию. Об этом не знал никто. Ни моя мать, ни племянник, ни дети – никто. Потому что я не хотел о ней говорить. Чтобы успокоить себя, я притворялся, будто мне предстоит не операция на сердце, а что-то вроде удаления зуба мудрости. Я войду в кабинет врача, сделаю дело и отправлюсь домой.

Я даже не хотел ничего говорить своей жене. Мария как раз вынашивала четвертого ребенка, беременность проходила тяжело, и я не хотел ее расстраивать. Мария имела склонность раздувать любую мелочь в трагедию, даже если речь не шла о жизни и смерти, в то время как я, напротив, всегда стремился преуменьшать проблемы. Так, например, я никогда не говорил ей: «Через три месяца мне предстоит отправиться в Норвегию и выступить там с речью», поскольку она бы начала заранее переживать, что меня не будет дома целую неделю и она останется одна. Она замучила бы меня бесконечными вопросами: «Каким рейсом ты полетишь? Зачем тебе вылетать в субботу, а не в воскресенье? Неужели тебе действительно нужно отсутствовать так долго? А что это еще за две дополнительные встречи?» И к тому времени, как я садился бы в самолет, от радостного предчувствия не оставалось бы и следа, поскольку я уже слишком много обо всем говорил. Поэтому я строго-настрого наказал Ронде и Линн: «Ни в коем случае никому не сообщайте мой распорядок дел». Марии я сообщал всего за несколько дней. Я не из тех, кто любит долго мусолить какую-нибудь мысль, обсуждая ее снова и снова. Решения я принимаю очень быстро. Я не прошу всех знакомых высказать свое мнение, и я не возвращаюсь к одному и тому же. Я хочу двигаться вперед. Вот почему Мария всегда говорила, что я похож на ее мать.