Встречь Солнца

Может быть, потому, что парни чувствовали себя все-таки чем-то обязанными Ваське, ему без особого труда удалось уговорить их сразиться в карты.

— Поскольку, — сказал он, — других культурных мероприятиев здесь не предвидится, предлагаю популярную спортивную игру под названием «очко». Играем в узком семейном кругу, а поэтому ставим по самой маленькой. Карта — гривенник.

Банкуя, Васька тянул карту с прибаутками, проигрывал так, словно это ему доставляло истинное удовольствие.

В этот вечер угощали Сергей и Григорий. Их общий выигрыш составлял двенадцать рублей, и, как ни пытались они вернуть деньги Ваське, он категорически отказался.

— Между прочим, — объяснил он, — есть такой закон: проиграл — отдай. И я привык расплачиваться. Станете отказываться — бесполезно. Будут эти денежки вот здесь, на столике, лежать, пока их ветром не сдует.

Раз такое дело, решили эти деньги прокутить вместе. А после ужина снова сели за карты.

— Это уж закон, братцы, никуда не денешься. Отыграться вы мне обязаны дать.

Поначалу Васька снова проиграл рублей десять, но потом ему повезло, и он вернул проигрыш.

Игра была прервана самым неожиданным образом. Их сосед по купе стал вдруг проявлять к ней интерес. В игру он не вмешивался, но присматривался внимательно, особенно когда банковал Васька. Наконец он встал, положил руку на плечо Ваське и тихо, но твердо предложил:

— А ну-ка, выйдем на минутку, приятель.

Васька снизу вверх удивленно глянул на него, но возразить почему-то не решился.

Глава II

1

Давно это было. Лет тридцать назад или даже немножко больше из Прохоровского детского дома исчезли две тарелки, неизвестно как доставшиеся ему в наследство от старого мира. Из настоящего каподимонтийского фарфора, с причудливым синим узором по краям и витиеватым вензелем на донышке, они составляли предмет особой гордости завхоза.

— Легче вы, байстрюки! — кричал он, щуря маленькие, заплывшие от жира глаза, когда звон тарелок в посудомойке приобретал угрожающий характер. — Из этой посуды, может быть, лет сто без роздыха какие-нибудь графья или князья ели, а вы их в одночасье в мелкие дребезги переведете!

При этом он сопел обиженно и сердито, за что и был прозван Насосом.

Накануне того самого дня, когда была обнаружена пропажа тарелок, уже после ужина Насос дважды выгонял Саньку Щелкачева из полутемного коридора, что вел в столовую. Это и послужило поводом для того, чтобы завхоз обвинил в краже именно Саньку.

Насос, хлопая ладонью по столу, кричал истошно и долго. Он грозил выгнать Саньку из детдома, отправить в колонию, сгноить в тюрьме…

Санька ничего не мог ответить завхозу. Не мог даже сказать, зачем он крутился вечером возле столовой. А все дело в том, что вчера была его очередь кормить Шарика, и он думал раздобыть для щенка на кухне каких-нибудь объедков.

История с Шариком была одной из тех, что постоянно питали и поддерживали нелюбовь ребят к завхозу. Недавно еще сами голодные и бездомные, они с трогательной заботливостью отнеслись к беспризорному щенку.

Завхоз долго сопел, глядя, как мальчишки купают щенка в ведре, а потом заявил, что не потерпит в детском доме «никакой заразы», и потребовал «вышвырнуть кабыздоха» с территории.

Тогда ребята разобрали в сарае поленницу и в ней устроили для щенка пристанище — благо дрова заготавливали они сами, и Насос никогда туда не заглядывал.

Разве мог Санька выдать эту тайну? Не мог! А другого объяснения не придумал. Вот и получилось, что завхоз заподозрил в краже его. Да что там — завхоз! Самым обидным было то, что Насос сумел вселить свои подозрения и в Павла Федоровича, заведующего детдомом, которого ребята боготворили за полулегендарное партизанское прошлое.

Ему-то Санька и мог бы рассказать о щенке, но в нем уже говорила только обида, и он упрямо твердил одно и то же: тарелок не брал, возле столовой был просто так.

Словом, на следующее утро Санькина койка оказалась пустой. И кто знает, как сложилась бы его жизнь, если бы через полгода после побега он не попал в другой детдом, к настоящим воспитателям. Потом фабзавуч, завод и армия. И вырос из Саньки-«механика», как прозвали его фабзавучские ребята за пристрастие к машинам, не герой и не какой-нибудь там выдающийся талант, но простой и честный рабочий человек Александр Павлович Щелкачев, который мог прямо смотреть людям в глаза.

2

Незадолго до отпуска Александр Павлович явился домой в таком настроении, что жена его Мария Яковлевна и даже семилетний сын Гришка старались не задевать его, чтобы не нарваться, чего доброго, на неприятность. Правда, Гришутка попытался было поделиться с отцом своими планами: он собирался пойти с ребятами на речку испытать новый заводной пароход, — но Александр Павлович, любивший обычно по-взрослому, «как мужчина с мужчиной», потолковать с сынишкой, на этот раз только сильнее насупил брови и буркнул:

— Нельзя!

Мария Яковлевна молча вышла на кухню, даже не упрекнув мужа за то, что он прошел в комнату в рабочих сапогах, и ни о чем не спросив. Отойдет и сам расскажет, что случилось.

Александр Павлович подошел к окну и, медленно расстегивая комбинезон, стал смотреть на улицу. Собственно, это была даже не улица, а кусок шоссе, обрамленный двумя рядами приземистых одноэтажных домов. Через дорогу наискосок стояло самое большое в поселке П-образное здание конторы. Перед входом в него виднелась Доска почета. Отсюда разглядеть на ней можно было только черные квадратики фотографий, но Александр Павлович знал, что в верхнем ряду, третье слева его фото.

Стараясь не шуметь, Мария Яковлевна накрывала на стол.

Не оглядываясь, Александр Павлович сказал:

— Я заявление об уходе из автопарка подал.

Мария Яковлевна замерла с тарелкой в руках, потом тихо поставила ее на стол, подошла к мужу и положила ему на плечо руку.

— Случилось-то что?

— Подожди, подожди… — Он мягко снял ее руку с плеча и направился к двери. — Ну, этому я сейчас скажу пару ласковых слов…

Мария Яковлевна выглянула в окно. По улице шел незнакомый ей парень. Лихо сдвинутая козырьком назад кепка «блин», не в меру засаленный ватник и чумазая физиономия — весь нарочито бравый вид выдавал в пареньке совсем молодого шофера.

Мария Яковлевна улыбнулась. Она вспомнила, что примерно так же выглядел Александр, когда она впервые увидела его на родной Полтавщине, на току колхоза «Красный партизан». Правда, на нем был не ватник, а видавшая виды гимнастерка, и стриженую голову украшала не кепка, а выгоревшая на солнце пилотка. Но носил он их с такой же залихватской небрежностью, с таким же задорным шиком.

Многие считают, что Александр Павлович выглядит моложе своих сорока двух, вероятно, потому, что он сумел сохранить юношескую энергию и живость характера. Но Мария Яковлевна — не эти многие. Она-то видит, что в его черных волосах заискрилась седина, а в уголках глаз завязались в пучок тоненькие морщинки…