Встреча
Шрифт:
5. «Самое важное»
Лёгкая морось в Бостоне обернулась барабанящим ливнем в Мэне. Мэй, обрезав фитиль в лампе, спускалась с маяка. Что там ещё было делать? Она заводила часовой механизм и смазывала шестерни дважды в неделю – чаще, чем нужно, но время тяжким грузом лежало на её плечах. Нет, не так. Тяжкий груз лежал на её сердце. Бремя, страх? Страх за Люси, но и иная невыносимая боль. После обвинительного приговора Хью не писал ни разу. Она понимала: у него много хлопот с диссертацией, но всё равно было больно, что он не рядом, когда так ей нужен.
Хью знал, что она дочь моря, и любил её за это ещё сильнее. Тайна Мэй спасла ему жизнь летом, когда они познакомились. Но сейчас, когда юноша вернулся в Гарвард, Мэй задавалась вопросом, стала бы его жизнь легче с нормальной
Если он, возможно, «взял перерыв»?
«Взял перерыв»! Так Кора Банкер, одноклассница Мэй, сказала, когда её кавалер, Келвин Итон, перевёлся на траулер в Ньюфаунленде. Перерыв! Келвин больше не показывался. Даже на похороны матери не приехал. А что если Хью никогда не вернётся? Что если его страсть к астрономии увлечёт его в другой Кембридж, тот, что в Англии? Мэй выглянула наружу сквозь стёкла служебной комнаты маяка, затуманенные текущей по ним водой. Всё было размыто. Мир как будто растворился у неё перед глазами, пейзаж расплавился: скалы, море, береговая линия смешались в единую серую массу. Люси в тюрьме, Хью молчит – казалось, мир начал отдаляться от неё. Отдалялась не только Люси. Мэй получила от Этти тревожное письмо о Ханне – та сильно изменилась. Стэнниш, по словам девочки, «командовал Ханной» и даже заставил её покрасить волосы. «Она перестала быть собой», – с горечью писала Этти.
«Если Люси умрёт, а Ханна растворится в великосветском обществе Стэнниша, а Хью… а Хью…» – Мэй не смогла закончить мысль. Одиночество сокрушало. Её мир стал таким прекрасным, таким многообещающим, но теперь она чувствовала, как будто попала в вакуум, лишённая любви, родства, всего того, что стало для неё важнее всего.
Мысль о повешенной Люси была непостижима; мозг Мэй отказывался воспринимать нечто столь ужасное. Она знала, что почувствует её смерть всем своим естеством. Для Люси смерть станет концом, но для неё с Ханной – нескончаемым ужасом: они будут ощущать смертные муки сестры каждый миг до конца дней своих. Будут видеть казнь ночами и думать о ней каждое утро, проснувшись. А когда выйдут в море, на месте Люси зазияет пустота. Люси будет свободна, но они – никогда.
Хью, конечно, не почувствует этого так, как она и Ханна. Даже Фин не будет чувствовать ничего подобного. Он будет скорбеть, конечно, но со временем найдёт какую-нибудь девушку с острова, которая быстро нарожает ему троих-четверых детей. И Фин забудет Люси, потому что дом его наполнится звенящим детским смехом. Ходили слухи, что до Люси он был влюблён в Рози Кобб. Может, вернётся к ней.
До Мэй донёсся голос. Казалось, кто-то кричал у неё в голове. Странно – он звучал так, как Сиба, когда чего-нибудь требовала. Но это, конечно, не Сибин голос, а её собственный, теперь уже и звучащий не как голос мачехи. «Хватит ныть и страдать! Соберись и сделай!» Кто сказал ей это много лет назад? Конечно, миссис Бресслер! Её любимая учительница в пятом классе! Как часто она повторяла это школьникам, когда кто-то жаловался, что не сделал уроки, потому что помогал отцу расставлять сети или матери – сидеть с младшими сёстрами и братьями. «Думайте о делении в столбик, занимаясь сетями. Повторяйте таблицу умножения, присматривая за грудничками. Им ведь всё равно. Учите таблице умножения тех, кто постарше. Придумайте песенку из столбика умножения на четыре. Так много слов рифмуются с “четыре”».
Именно это Мэй необходимо предпринять. Собраться и сделать!
Она посмотрела в окно. Дождь перестал, и сквозь облака слабо пробивалось солнце. Девушка мысленно вернулась к судебному разбирательству.
Адвокат Люси был задавлен обвинением. Доказательства, во всяком случае, так видела Мэй, казались надуманными. И сомнения были более чем обоснованны. Отказ Люси выйти за муж за Перси Вилгрю ещё не означал, что вместо этого она его убила. Всё дело было подано как-то не так. Мэй не могла взять в толк, что именно, но чувствовала, что они что-то упустили.
Ей пришли на ум другие слова – принадлежащие величайшему вымышленному детективу всех времён: Шерлоку Холмсу. Когда Мэй училась в восьмом классе, она так увлеклась Шерлоком Холмсом, что мисс Лоу из Бар-Харборской библиотеки разрешила ей забрать домой старенькую потрёпанную книжку о его приключениях, когда ту заменили новой.
Мэй подошла к своей
скромной книжной полке. Её любимая повесть называлась «Этюд в багровых тонах». Девушка открыла страницу, на которой в своё время подчеркнула несколько строк карандашом, где Шерлок объясняет доктору Ватсону, в чём залог успеха раскрытия преступления:Решая подобные задачи, самое важное – уметь рассуждать ретроспективно. Это чрезвычайно ценная способность, и её нетрудно развить, но теперь почему-то мало этим занимаются. В повседневной жизни гораздо полезнее думать наперёд, поэтому рассуждения обратным ходом сейчас не в почёте. Из пятидесяти человек лишь один умеет рассуждать аналитически, остальные же мыслят только синтетически.
«Самое важное». Вот именно! Она должна рассуждать ретроспективно. Перси Вилгрю, герцог Кромптон, умер от отравления в клубе «Абенаки». У каждого члена клуба, включая самых высокопоставленных «летних», были именные деревянные вазочки для варенья. Яд подсыпали в ту, что носила имя герцога Кромптона. Как же убийца умудрился проникнуть в клуб незамеченным и совершить это отвратительное преступление, о котором никто, казалось, не подозревал? И кто направил полицию: почему они пришли в скромный коттедж на берегу Выдриного ручья и арестовали Люси? Из всех людей выбрали Люси! Потом, конечно, они нашли крысиный яд у неё в сумочке. Очень удобно. Но откуда они вообще узнали, куда идти? Вопрос состоял уже не в том, кто был убийцей, а в том, кто пытался переложить вину на Люси. Мэй встала со стула у окна, на который присела перечитать отрывок из Шерлока Холмса. Она должна взять ялик до Бар-Харбора. Жизненно необходимо поговорить с Невиллом Хаскеллом, бессменным управляющем клуба «Абенаки». Официально клуб на зиму закрывался, но в последний раз, когда Мэй была в городе, она приметила, что там затеяли серьёзный ремонт, и Невилл командовал какими-то людьми, кроющими гонтом южную сторону здания.
Ветер был слабым, и сплавать до Бар-Харбора и обратно не заняло бы много времени. Гар никогда не возражал. Он знал, что дочь прекрасно управляется с яликом. Так же он знал, что даже если ялик пойдёт ко дну, она прекрасно справится и без него. Гар знал тайну Мэй, знал, что она – дочь моря.
Час спустя Мэй уже сидела в кабинете Невилла Хаскелла – добродушного мужчины с серыми бакенбардами и тщательно натёртыми воском усами.
– Да, мисс Мэй, нечасто вас здесь увидишь в эти дни.
– Я и в другие дни здесь нечасто бываю, сэр. Я ведь не член клуба, и здесь нет вазочки для варенья с моим именем. – Девушке казалось, она мастерски направила разговор в нужно русло.
– Чем же я могу вам помочь?
– У меня есть вопрос, мистер Хаскелл, на которой, мне кажется, вы могли бы ответить, он о вазочках для варенья, точнее, об одной вазочке.
– Приехали с орехами, – он вздохнул и сцепил пальцы, уложив руки на внушительном животе.
– Убийство герцога Кромптона.
– А-гм, – кивнул он, нахмурившись. Мистер Хаскелл явно не собирался облегчать ей задачу.
– Как полиция догадалась, что идти нужно в дом Сноу?
– Хотите узнать, не я ли их надоумил?
– Просто любопытно, – ровным тоном ответила Мэй, изо всех сил сдерживая эмоции.
– Почему это вызывает у вас любопытство? – мрачно поинтересовался он. – Хотите развлечься детективчиком?
– Так это были вы? – девушка поддалась и немного опустила подбородок, пытаясь сыграть скромность. Возможно, она поторопилась со своими вопросами.
– Нет, я не г’рил им идти в дом Сноу.
Мэй слышала, что Невилл Хаскелл – отличный шахматист, вот и их разговор всё больше напоминал шахматную партию. Он глубоко вздохнул, встал со стула и потянулся. – Я получил записку через день или два после убийства.
– Ту, которую упоминали в суде: о том, что Люси была отвергнута?
– В записке было просто сказано «юная леди». Без имени. Но трудно не прислушиваться к сплетням, когда ты – управляющий клуба. Все судачили о девчонке Сноу и герцоге. Но я не один из сплетников – и строго запретил своим повторять, всё, что услышат. Под страхом увольнения. Я за железные порядки. Но это вопрос закона: преступление свершилось в этих стенах. Поэтому я позвонил Маунт-Дезертскому констеблю, констеблю Бандльзу, и рассказал ему и о записке, и о сплетнях, которые слышал… Вот и… вся история.