Встреча

Последние десять лет в обсерваторию нанимали женщин, чтобы выполнять математические классификации звёзд на основе фотопластинок. Хью рассказал Мэй об этом в первое лето, когда приехал в Бар-Харбор работать над своим проектом. Мэй была взбудоражена одним тем, что такое явление, как женщина-учёный, вообще существовало в природе. Но Хью рассказал ей о шотландском астрономе докторе Флеминг, которая разрабатывала общее обозначение системы звёзд и до сих пор не только каталогизировала тысячи из них, но и обнаружила туманность под названием Конская голова, тёмное облако в созвездии Ориона, которое Хью показал ей через самый мощный телескоп, который привёз в Мен. Но когда Мэй пришла в Гарвардскую обсерваторию через несколько дней после прибытия, фотопластинки, которые ей показала доктор Флеминг, впечатлили её ещё больше.

Мэй делала большую часть работы в обсерватории ночью. А когда близился рассвет и звёзды тускнели, Хью провожал её к берегу Чарльза, и она погружалась в воду. У семьи Гилбертов, где она квартировала, не возникало никаких подозрений: объяснение казалось идеальным – астроном Хью нуждался в помощи в обсерватории по ночам, когда становились видны звёзды. Он провожал Мэй в обсерваторию и из неё: очень приятный во всех отношениях ритуал.

Хью нашёл ей жильё на Дивинити-авеню в довольно мрачном сером трёхэтажном дощатом доме, населённом в противовес самой радостной и беззаботной семьёй, Гилбертами. Джедайя Гильберт работал профессором физиологии в Гарвардской медицинской школе. Его жена Алиса была крепкой женщиной со Среднего Запада, управляющейся с целым выводком детей: тремя девочками и двумя мальчиками – с весёлой беззаботностью. Дети, казалось, брезговали пользоваться лестницами и вместо этого со свистом проносились вниз по перилам. В день, когда приехала Мэй, у Гилбертов было торжество в честь одной из дочерей, Мариетты, которая освоила перила в солидном возрасте двух с половиной лет. Мэй напугалась, увидев пухлую малышку, визжащую от восторга, со свистом катящуюся вниз по перилам красного дерева и приземляющуюся у ног матери, чья конторка стояла у ступенек на первом этаже.

– Браво! – воскликнула мать. – Удивительно, что все мои дети вообще научились ходить в такой-то семейке.

Алиса Гилберт была женщиной безграничной энергии: в перерывах между уходом за детьми и управлением домашним хозяйством она находила время писать статьи по избирательному праву и рассказы в журналы, а также активно участвовала во внутренней политике Кембриджа. У её детей не было гувернанток, и учились они не в частной школе, куда ходили многие дети преподавателей, а в местной государственной. За два коротких дня, что Мэй провела там, она обнаружила, что Алиса Гилберт имела мнение относительно всего на свете. И слушала с той же готовностью, что и говорила. Она была, отметила девушка, непревзойдённой слушательницей. Мэй никогда не видела в Бар-Харборе, чтобы матери слушали своих детей с такой внимательностью и считались с их мнению на семейных советах. Возраст и пол, казалось, не имели для Алисы Гилберт никакого значения.

Домашнее хозяйство не было сильной стороной миссис Гилберт. По всему дому царил приятный беспорядок. Игрушки вываливались из шкафов и часто были разбросаны по всему коридору, который казался любимым детским местом для игр. А ещё везде лежали книги. Казалось, на книжных полках для них уже не хватало места, и они громоздились стопками на каждом столе, даже на дальнем конце длинного обеденного стола.

В своё первое утро в этом доме Мэй нашла миссис Гилберт не особо внимательно водящей по ковру щёткой и читающей книгу. Когда Мэй спустилась по лестнице, она подняла глаза и бодро объявила:

– Я прибираюсь перед уборщицей. Знаете, мы такие разгильдяи. Мне немного стыдно перед нею и, что и говорить, стыдно за нас.

Профессор Гилберт был тихим человеком, всегда носящим на лице немного ошеломлённое выражение и, как казалось, восхищающимся всеми достижениями своих детей, были ли это кувырки или сданные на отлично контрольные. Он называл Алису «тыковкой» и постоянно повторял: «Тыковка, что ты об этом думаешь?» или «Тыковка, ты не будешь возражать, если я приглашу этого нового студента из Индианы к нам на ужин? Он кажется немного потерянным. Думаю, он оценит твой среднезападный шарм».

Это была счастливая семейная жизнь, и Мэй пыталась представить себя, живущей подобной жизнью, замужем за профессором. Если бы дом стоял на реке Чарльз, было бы чудесно: ведь она текла прямо в море.

В своё третье плаванье в Кембридже она встретила Ханну. Они почувствовали друг друга в воде. Мэй ощутила, что Ханна как будто бы пытается её избежать. Она мельком увидела, как сестра плывёт с закрытыми глазами, словно погрузившись в волшебный сон или, возможно, плача. Хвостовой плавник появился и завис, а потом медленно наклонился, словно смакуя каждый завиток течения. Ужасная мысль пронзила Мэй. Ханна, что, прощается с морем? Неужели она решилась? Мэй нагнала Ханну, и они обе вскарабкались на риф, известный как Халф-Тайд-Рок, на внешней кромке Бостонской гавани. С тех пор, как они последний раз виделись, прошло почти два месяца. И Этти сетовала, что та теперь сама не своя. В действительности всё оказалось ещё хуже. Ханна склонила голову, будто избегая смотреть Мэй в глаза, и не давала прямых ответов ни на один из вопросов сестры.

– Этти сказала, вы обручились со Стэннишем.

– Ну… эм… да.

– И когда вы поженитесь?

– В Италии.

– Я же спросила когда, а не где.

– Эм… У него множество заказов в Лондоне и, знаешь…

– Нет, не знаю, Ханна. Я ничего не знаю, кроме того, что Стэнниш не хотел, чтобы ты плавала, а вот теперь ты плаваешь. – Она не стала дожидаться ответа. – Он знает об этом? Или ты лжёшь?

– Не совсем лгу.

– Как это – не совсем?

– Думаю, я нарушаю правила.

– Ханна, не может быть никаких правил. Он должен уважать то, какая ты есть. И… и что случилось с твоими волосами? Они выглядят по-другому.

– Это… краска.

– Зачем ты красишь волосы? Нет, не говори мне. Это Стэнниш придумал, – со вздохом сказала Мэй. Ей было больно видеть сестру такой.

Они договорились встретиться снова. Мэй полагала, что после первой встречи они обе поняли, что худшее позади, и что теперь смогут сосредоточиться не на Стэннише или Ханнином цвете волос, но на Люси. Вернувшись к Гилбертам, Мэй была рада обнаружить записку от Хью, сообщающую, что он сделал ей читательский билет в библиотеку Музея сравнительной зоологии.

Это была особая библиотека, одна из тех, что не выдаёт книг на дом, сугубо исследовательская. И Мэй занялась исследованием, хоть и с тяжёлой душой. Она чувствовала себя виноватой за каждый час, проведённый в библиотеке, потому что не помогала Люси. Однако, если тот родственник действительно существует, лучший способ найти его – через библиотеку, и тогда он поможет Люси. Она рассказала Хью о записке. Парень уже посетил, по крайней мере, трёх новых юристов, каждый из которых сомневался, что решение суда может быть признано неправильным, и отказывался вести дело. Они хотели вознаграждение, но у Хью не хватало денег. Мэй надеялась, однако, что Этти больше повезёт с её дядюшками. Эттины дядюшки слыли очень богатыми, как и все остальные члены её семьи.

Зоологическая библиотека была удобной, потому что располагалась гораздо ближе к дому Гилбертов, но далеко не такой красивой, как библиотека Гора. Мэй начала своё собственное исследование докладов о мифических морских существах в библиотеке Гора – красивом здании в готическом стиле на Гарвардской площади. Говорили, что оно было копией Капеллы королевского колледжа английского Кембриджского университета пятнадцатого века. Статью о человеке по имени Лоуренс и его исследованиях фантастических морских существ, о которой рассказывал ей Хью, он нашёл именно там.

Библиотека Гора казалась почти волшебным местом. Там были забитые книгами галереи и ниши. Казалось, сам воздух был напоён ароматом старых переплётов. Мэй прочитала найденную Хью статью так много раз, что, казалось, та выгравировалась в её памяти. Это была весьма короткая заметка, говорящая о «безумной» научной теории, заявлявшей об обнаружении ископаемых свидетельств существования «мифологических морских существ, обладающих человеческими характеристиками». Не сумев подкрепить теорию убедительными доказательствами, учёный по фамилии Лоуренс (имя не приводилось) был исключён из научного сообщества. Но имя Лоуренса пронзило Мэй, как электрический разряд. Капитана «Решительного» звали Уолтер Лоуренс. Имел ли он отношение к «безумному» учёному?