Встречи и расставания
Шрифт:
И Кира Евсеевна крикнула ей вслед:
– Пригляди за мальчиком.
– Надо ждать, – сказал Гурьев. – Надо ждать и беречь силы.
Он лёг, спрятав голову в тень.
И Надя легла рядом, положив ему на грудь руку, а Ирочка Беловёрстова прижалась к нему с другой стороны.
Только Кира Евсеевна осталась сидеть, наблюдая за Войковой и Еремеем Осиповичем и думая, что если те упадут, она не сможет их притащить. Потому что у Войковой вес – как у хорошего мужика…
Светящиеся ободья покатились из пустыни под утро.
Сначала они были маленькие и странно подпрыгивали, и Ирочке Беловёрстовой
Они метались по пустыне, исчезали, вновь появлялись, наконец засветились совсем рядом. И тогда она разбудила Киру Евсеевну.
Кира Евсеевна подумала, что Ирочке Беловёрстовой стало совсем плохо, и, преодолевая собственную слабость, попыталась уговорить её выпить воды, припасённой с вечера, – единственного лекарства, что у них ещё осталось. Но та упрямо отворачивалась, указывая в темноту. Наконец Кира Евсеевна разобрала её шёпот. Она поднялась и тоже увидела шары. И услышала гудение, то пропадающее, то возникающее вновь. И впервые за все эти кошмарные дни Кира Евсеевна испугалась. Она поняла, что эти галлюцинации – последнее на пути к запредельности и ей уже не доведётся увидеть своего внука, только перед экспедицией начавшего распирать живот невестки. И стало страшно обидно, потому что во внуке она предчувствовала родственную душу, которую безрезультатно прождала всю жизнь. И вот теперь, когда эта душа появилась, примиряя её с миром, мужем и таким чужим сыном, она уходила…
Кира Евсеевна заплакала сухими и безмолвными слезами, обхватив голову Ирочки Беловёрстовой, поглаживая её длинные, шуршащие от песка волосы, жалея и её тоже. Голос Нади долго пробивался сквозь плотную завесу её собственных дум, поэтому она не сразу поняла смысл:
– Вот и кончается всё. Это за нами, – сказала Надя, осторожно вытаскивая руку из-под головы Гурьева. – И мы больше ничего не узнаем.
– Ты тоже видишь? – спросила Кира Евсеевна, удивляясь общности предначертанного и начиная сомневаться.
Надя не ответила.
Гурьев открыл глаза.
Он не мог вспомнить, спал или нет, тело тянуло к песку, оно не хотело подчиняться, становясь всё более самостоятельным, независимым от него и его желаний. Лёжа с открытыми глазами, он сначала навязал ему свою волю, добился подчинения и лишь потом присмотрелся к трём неподвижно застывшим фигурам, стоящим лицом к пустыне. И первой узнал Надю. Потом остальных, чем-то озабоченных, напряжённых.
Неловко переваливаясь, встал на колени, выставил правую ногу, опёрся рукой, и, выпрямляясь, увидел вдали огни, так похожие на фары. А когда замер, вглядываясь, услышал и звук мотора.
Он хотел обрадоваться. Хотел крикнуть, что их нашли, что теперь будет всё хорошо, но помедлил, желая удостовериться. И тут рядом вытянулся Еремей Осипович. Качаясь, словно незрелый бамбук, он неожиданно быстро пошёл в сторону огней, и все услышали его:
– Наши, наши…
И, вкладывая в это слово иной, непривычный смысл, следом повторила Ирочка Беловёрстова, потом Кира Евсеевна, и Гурьев прошептал его, думая, что Еремей Осипович – совсем ещё мальчик, не успевший отвыкнуть от детских жестоко-безобидных игр.
Они карабкались по бархану, и впереди скоро оказалась Войкова, хотя спала до последнего, её разбудил крик Еремея
Осиповича. Она гребла песок большими и крепкими руками, извивалась широким телом, первой встала на вершине бархана и доложила:– Вездеход. С дулом. Может, танк.
Она не могла разглядеть, тьма ещё только уходила, и фары стали лишь чуточку бледнее. Но оказалось, что угадала: на песок попрыгали люди в пятнистой форме, и один из них, с чёрными-пречёрными усами, с красным лицом под каким-то балахоном, безошибочно нашёл Гурьева и сначала сказал давно уже вертевшееся на языке:
– Какого чёрта занесло сюда?
А потом приказал:
– Брать только представляющее ценность.
– Как же?.. Приборы, имущество…
– И быстрее, как можно быстрее! Хотя вам…
Он не договорил, махнул рукой, зашагал к своим подчинённым, помогающим подняться в машину женщинам.
И тогда Гурьев увидел Сироша, в таком же, как остальные, балахоне, вытащил из рюкзака дневник, записи, таблицы, карту. И тут рядом опять возник черноусый:
– Это представляет ценность?
– Это то, что мы успели сделать…
– Хорошо.
Черноусый распахнул блестящий мешок, протянул руку в перчатке. Гурьев послушно отдал ему бумаги, и они тут же исчезли в мешке.
Он пошёл к машине.
Сирош ждал его. Подал руку, тоже в перчатке, молча указал на овал двери-люка, и Гурьев вошёл в неё, отметив, что машина странная, он никогда таких не видел, по-видимому, специального назначения. Так оно и оказалось, потому что внутри, в металлическом чреве, всё напоминало подводную лодку, и Сирош, подталкивая, провёл его по каким-то отсекам. Пригнув голову в проёме, Гурьев шагнул ещё в один и в дымчатом свете увидел всех, но на всякий случай стал проверять, не забыли ли кого, и не сразу понял, что сказал Сирош.
– Раздевайтесь, – сказал он. – Догола. Одежду бросайте сюда, – показал на высокий ящик в углу. – Так надо.
И исчез, захлопнув металлическую дверь.
И Гурьев первым стал стягивать рубашку, понимая, что и в самом деле так надо.
Скоро они все, в чём мать родила, стояли, плотно прижавшись друг к другу, а сверху полилась вода, липкая на ощупь. Полилась обильно, неэкономно, и Кира Евсеевна не выдержала, проворчала:
– Что же они так открыли…
А Войкова тут же прыснула, шлёпнула пониже спины Ирочку Беловёрстову:
– Во, бабы, прям оргия… Только все квелые, как покойники…
– Помолчала бы, – сказала Кира Евсеевна, поворачиваясь и раздвигая бёдрами Еремея Осиповича и Надю. – Сколько на нас всего…
– А Сирош ничего, – оптимистично произнесла Войкова. – Бравенький. Значит, и мы в порядке будем. Не знаю, как мужики, с ихними пистолетами, а мы, бабоньки, всегда справными будем.
И она опять хихикнула, словно всхлипнула.
И Гурьев подумал, что у неё может начаться истерика, и погладил ладонью по литой спине.
Войкова замерла.
Он ещё несколько раз провёл сверху вниз, из-за жидкости не чувствуя пальцами её кожи, и вспомнил тот давний мираж.
– Это было предупреждение. Знамение, – прошептала Надя. – Это – мы сейчас…
Кто-то всхлипнул.
Потом ещё раз.
И тело Еремея Осиповича затряслось, стало соскальзывать вниз. Кира Евсеевна и Ирочка Беловёрстова подхватили его под руки, помогая выплакаться, понимая и прощая. Только до Войковой не дошла причина, и она хотела выразить презрение, но тут вода перестала литься, дверь открылась.