Встречи

Тут только обратили мы внимание на сухие дощатые площадки возле кормушек, возвышающиеся над торфяной подстилкой на несколько сантиметров.

— Неужели коровы только на эти щиты ложатся? — впервые удивился и Чистяков. — В грязь, говорите, не ляжет?

— Никогда. Сами поначалу не верили, а теперь вот…

— Две доярки на всех этих коров? — не мог успокоиться Федор Александрович. — Так это, дорогие женщины, героизм. Нет, то само, я серьезно: героизм! Я труд на ферме знаю хорошо, это очень тяжелая работа. Это, то само, в четыре часа подъем и на весь день…

Федор Александрович принялся сочувственно восхищаться трудом женщин, но те слушали его со сдержанными улыбками. Мне показалось даже, что писатель и женщины не понимают друг друга.

— А мне нравится на ферме и что людей мало, — мягко возразила писателю доярка. — Мы сами себе хозяева, а театр — вон телевизор, между дойками иной раз и поглядим.

Федор Александрович вдруг разволновался, стал говорить о великой труженице села, словно перед ним сидела одна из тех женщин — усталая, голодная, больная, потерявшая на войне и сына, и мужа, но находящая в себе силы работать и кормить страну. Та труженица, которой Федор Абрамов неустанно воздвигал памятник своим литературным трудом и писательским талантом. Но сейчас перед ним сидела не просто доярка, а труженица, которая достигла в своем деле вершин такого мастерства, что труд стал приносить ей моральное удовлетворение, ее труд стал творчеством. Я познакомил Федора Абрамова не просто с дояркой Алексеевой, а с дояркой завтрашнего дня. Увы, даже такой проницательный и опытный «инженер человеческих душ», как Федор Абрамов, подходил к Екатерине Алексеевой без индивидуальной мерки, со своим привычным аршином. И потому контакта не получалось.

— Ой, гости дорогие, извините, — всполошилась вдруг заведующая, — у нас дойка!

Наконец-то Федор Абрамов и Антонин Чистяков увидели то, что больше всего хотелось мне показать им на этой ферме: работу доярки Кати Алексеевой. Вернее, доярку Алексееву в работе. Описывать ее не имеет смысла, работу Алексеевой надо видеть. У доярки рассчитаны не только движения, но и каждый взгляд, каждое слово. Именно слово и взгляд — потому что обслуживает она живые существа, у каждого из которых тоже свой взгляд на доярку, свое настроение, свой норов. И не потрафь доярка коровьему норову, не улови настроение буренки, она неизбежно потеряет на ней молоко и время. А счет времени идет на секунды. Я не оговорился, именно на секунды. Вакуумные доильные аппараты с такой скоростью высасывают из вымени коровы молоко, что зазевайся доярка или замешкайся на мгновение, корова потом и дотронуться до вымени не даст.

Федор Абрамов на работу доярки Алексеевой смотрел долго, неотрывно, молча. Наконец негромко проговорил:

— Поехали.

Мы ушли не попрощавшись, на ферме все были заняты своим делом. Федор Александрович продолжал молчать и в машине. И только когда мы выехали на шоссе, произнес раздумчиво:

— То само, интересная ферма…

Ночевать в Луге Абрамов не захотел.

— В Новгород еще засветло долетим, — проговорил он утвердительно. — Переночуем у Ежова. Мы с ним на одном фронте воевали. А завтра с утра, то само, по Новгородчине…

8

Поездка наша по Новгородчине мало чем напоминала туристическую прогулку, каждый «рабочий» день уплотнен был Абрамовым безжалостно. Иной раз некогда было и пообедать. Чем лично для меня интересны оказались те дни, чем запомнились? Встречами и беседами с людьми — колхозниками, рабочими, рыбаками? Пожалуй, нет, с людьми этими общался я каждодневно и до той поездки. Может быть, самыми интересными были места, по которым мы проезжали, где бывали, хозяйственные проблемы? Нет. Во всех тех местах Новгородчины бывал я и прежде не раз, хозяйственные проблемы также были не новы. Более того, не являясь специалистом сельского хозяйства, я всегда старался подходить к проблемам земли осторожно, тем паче не давать своих конкретных печатных советов исконным земледельцам. Самым же интересным, что осталось у меня в памяти от путешествия с писателями Абрамовым и Чистяковым, был… писатель Абрамов.

Сидя за рулем «Москвича» рядом с Абрамовым, я задавал себе иногда вопрос: «С чего это Федора Александровича потянуло на публицистику?» По отношению к Чистякову, в прошлом журналисту, такой вопрос не возникал, но Абрамов? Федор Александрович активно работал в художественной прозе и находился в том возрасте, когда писатель, по моему мнению, уже не может позволить себе разбрасываться месяцами побочной работы. А что очерки «Пашня живая и мертвая» и «От этих весей Русь пошла…» только по обилию перелопаченного в нем материала отняли немало писательских сил и времени, ни у кого, мне кажется, сомнений не вызывает. Ответ на свой вопрос нашел позднее.

В моей записной книжке сохранились дневниковые записи той поездки. Вот, для примера, первый наш новгородский день:

1. Встречались в обкоме КПСС с заведующим сектором печати, радио и телевидения. Затем беседовали с секретарем обкома В. А. Цалпаном.

2. Посетили музей северного деревянного зодчества «Витославлицы».

3. Знакомились с новыми жилыми районами Новгорода. Увидев блочные дома, Абрамов проговорил: «То само, в Ленинграде итальянская делегация гостила. Показали им новостройки, то само, говорят: теперь, мол, только начинаем понимать, какая богатая ваша страна. Позволяете себе строить дома, рассчитанные меньше чем на сто лет».

4. Осмотрели Новгородский кремль. Мы с Чистяковым не смогли поименно перечислить все фигуры на памятнике Тысячелетию России Микешина, чем Абрамова рассердили.

5. Побывали в колхозе «Искра», беседовали с председателем колхоза Героем Социалистического Труда Н. М. Андриановым, с колхозниками и специалистами хозяйства. Дорога к центральной усадьбе «Искры» недавно заасфальтирована, возле здания правления колхоза чистота, цветы, аккуратная доска Почета. Рядом скульптура доярки в сапогах, выливающей молоко из подойника в бидон. Фигура скульптурной доярки плотна, костиста, но полна женственности и по-своему грациозна. Абрамов осмотрелся, проговорил: «Здесь Советскую власть уважают». И, кивнув на скульптуру, одобрительно добавил (по адресу скульптора, наверное): «А то понаставят вместо доярок, то само, балерин…»

Когда распрощались мы с председателем колхоза и расселись в «Москвиче», Абрамов раскрыл записную книжку (которая почти всегда была у него в руках), проговорил, записывая: «Как это, то само, Андрианов сказал: «После работы волоку себя домой за шиворот»? А?! Ну, кто из вас, писатели, сможет образнее сказать про усталость?»

6. Побывали в совхозе «Ташкентский». Осмотрели поля, стройку центральной усадьбы хозяйства, которую ведут ташкентцы, точнее узбеки, приехавшие работать из своей республики на новгородскую землю. Разговаривали с ташкентцами. Затем долго беседовали с председателем исполкома Лесновского сельского Совета Виктором Константиновичем Зеновым и секретарем сельсовета Ниной Павловной Махиной. Более всего Абрамова поразило «стройное место», выбранное для центральной усадьбы совхоза. Осушенное болото, вокруг до самого горизонта ни деревца, ни кустика. Летом пыль, земля под ногами, как камень. Весной и осенью непролазная грязь. Более неприглядного места в районе искать — не найдешь. Недаром место это в недавнем прошлом носило название Грязная Харчевня. Теперь название: Лесная.

7. По предложению Абрамова навестили семью новгородского писателя Леонида Воробьева. Вместе со вдовой писателя Велей Дмитриевной съездили на кладбище, возложили цветы на могилу этого талантливого и рано ушедшего из жизни писателя.

8. Вечером из дома новгородского писателя и друга моего Александра Васильевича Ежова отправились (по предложению и приглашению Абрамова) в ресторан «Садко». Ехать в это заведение за рулем я воспротивился, сказав, что шофер тоже человек. Порешили ехать на «Запорожце» Ежова. Александр Васильевич инвалид войны (на Невском «пятачке» ему оторвало ногу выше колена), и на соблазны застолья он уже не поддается. В ресторан, однако, нас не пустили. Возле столиков нас перехватил белокурый молодец в расписной рубахе, подпоясанной кушаком, в сапогах, весь «а ля рюс», пояснил: «Не обслуживаем! Иностранная делегация». Ежов, балансируя возле молодца на костылях, принялся уговаривать его, шептать, что перед ним писатели, что сам Абрамов здесь… «Иностранная делегация, — поигрывая плечами, отвечал молодец. — Не обслуживаем». Настроение Федора Александровича мгновенно упало. «Поехали домой», — буркнул он и, круто повернувшись, захромал к выходу. В кабине он повернулся к Ежову и мрачно проговорил: «То само, Саша, почему вы все такие?.. Ведь у тебя в руках, то само, был костыль…»

В доме Ежова за столом, когда наполнены были бокалы и хозяин принялся говорить тост в честь гостей, Абрамов, все еще мрачный, перебил его вопросом: «То само, какой сегодня день? То само, вспомните-ко?»

Первой ответила Анна Евсеевна, супруга Ежова. Она словно ждала этот вопрос: «Двадцать второе июня!»

9

На второй день нашего пребывания в Новгороде Федор Абрамов неожиданно спросил:

— То само, Борис, в музее Достоевского в Старой Руссе бывал?

— Бывал.